В тебе моя жизнь...

Тот августовский вечер был дивно хорош. Так хорош, что хотелось выйти из душного дома в полный вечерней прохлады сад, пройтись сквозь густые сплетения ветвей яблонь и вдохнуть дивный аромат цветника, так сладко дурманящий голову. А если прислушаться, то можно было услышать тихие и слегка грустные напевы крестьянских девушек, прогуливавшихся стайками у речки после дня жатвы в поле.

— Ой, гулены-гулены, — укоризненно качая головой, вздыхала, всякий раз

услыхав их голоса, Агнешка. — Абы ни нагуляли бы сябе чаго.

— Прикуси язык, Агнешка, — следовал всякий раз за репликой старой няни строгий выговор от Анны Степановны, а молоденькие барышни при этом тихонько хихикали над своим рукоделием и переглядывались, потому уже знали, что речь идет о «жутко непристойном». Лишь Марина не поднимала головы от рукоделия, никак не реагируя на происходящее. Ведь повторялось это из вечера в вечер уже почти три месяца, и она просто-напросто привыкла к этому ежевечернему ритуалу.

Марина сделала последний стежок на вышивке и отложила ее в сторону.

— Маменька, позвольте мне удалиться, работа закончена.

Анна Степановна подняла голову от книги и внимательно посмотрела на старшую дочь. Та не отвела глаз, глядя матери в лицо. Они обе знали, что Марине до смерти надоело сидеть здесь и рукодельничать, что она с большим удовольствием убежала бы в дышащий вечерней прохладой в сад. Тем паче, недавно с почтовой станции привезли письмо для Марины от ее близкой подруги, Жюли Арсеньевой, вот и торопилась Марина скрыться от лишних глаз.

На какое-то мгновение девушке показалось, что мать не позволит ей удалиться, придумав какое-нибудь новое задание, но вот он — короткий, прямо царственный кивок, и она свободна. Быстро опустившись перед маменькой в книксене (Анна Степановна настаивала даже в узком семейном кругу придерживаться манер), Марина прошла в столовую, где на подносе лежало столь желанное письмо Юленьки. Схватив заветную бумагу, девушка уже не стала сдерживать себя и короткими шажками, насколько позволял кринолин, побежала через сад в свое любимое местечко — на качели у старой березы. Она обожала это тихое местечко в саду, где она была скрыта от глаз маменьки и дворни густо разросшимися кустами жасмина и сирени. Только здесь, на этих качелях, она могла остаться наедине со своими мыслями, где она либо просто читала, либо вовсю предавалась мечтам.

Мечты… Это все, что осталось на удел Марины, старшей дочери мелкопоместного дворянина, имевшего имение столь далеко от столичной жизни и не обладающего ни малейшими средствами, чтобы исправить сие положение. Правда, Марину это обстоятельство скорее устраивало, чем нет. Ей не особо полюбился высший столичный свет, где, по ее мнению, вовсю процветали жеманность, раболепие перед чинами, титулами и количеством душ, лицемерие, обман…

Зато ее маменьку, в дни ее молодости вовсю блиставшей на балах Петербурга, невозможность ныне снова стать частью той, другой, такой блестящей жизни, очень расстраивала.

Анна Степановна, мать Марины, была дочерью генерала Голышева, человека, имеющего высокий чин и небольшое, но достаточное для безбедной жизни состояние. Благодаря своей привлекательной внешности и приданому, она могла претендовать на хорошую партию. Но на свою беду на одном из балов, она познакомилась с молодым офицером Ольховским. Любовь вскружила ей голову и толкнула на безумства: офицер Ольховский, хоть и происходил из старинного шляхетского рода Белой Руси, но был беден. Все, что у него было, — небольшое имение Ольховка в Минской губернии, не приносившее особого дохода после войны 1812 года, когда было разграблено французами. Безумством со стороны Анны Степановны было презреть волю батюшки, запретившего ей даже на шаг приближаться к молодому Ольховскому, и бежать с ним из дома. Тайное венчание довершило картину ее падения.

Генерал проклял непутевую дочь и поклялся, что никогда она более не переступит порог его дома и не получит ни копейки от него. К несчастью, молодых влюбленных Голышев обещание свое сдержал, и даже рождение детей, его внучек, не смягчило его сердца. Он скончался, так и не простив своей дочери неповиновения, даже не позволив ей проститься с ним перед смертью. Дом и его состояние отошло его бездетной сестре.

Анна Степановна была в отчаянье. Жалование и другие доходы ее мужа были довольно малы: их едва хватало на съем квартиры, содержание небольшого штата прислуги и обеспечение скромного семейного быта. О балах и других развлечениях пришлось забыть: пока был жив генерал Голышев, Анну не приглашали в стремлении угодить ее отцу, а далее — просто забыли о ее существовании, словно ее и не было никогда в их кругу. Это, а также невозможность иметь те блага, что Анна имела до брака, не могли не сыграть свою отрицательную роль в семейной атмосфере дома Ольховских. Молодые все чаще и чаще ссорились, и Ольховский вскоре стал проводить все больше и больше времени вне дома на офицерских вечеринках и кутежах, где и пристрастился к картам. Сначала он играл ради интереса, азарта. Затем он начал ставить на кон более крупные суммы в стремлении поправить свое пошатнувшееся материальное положение, зачастую проигрывая и будучи вынужден оставлять долговые расписки.

Всему, как известно, приходит конец. Наступил и тот страшный день, когда в квартиру, которые снимали Ольховские, постучались многочисленные кредиторы. Анна пришла в ужас — сумма долгов была настолько огромна при их скромных доходах, что, даже продав единственную их собственность, усадьбу Ольховку, они не смогли бы их покрыть. В отчаянии она решилась на последнее, что планировала когда-либо сделать, — обратиться с мольбой о помощи к своей тетке, Софье Александровне, отношения с которой у нее всегда были довольно прохладными, а после того, как Голышев оставил состояние сестре, Анна и вовсе возненавидела родственницу. Но иного пути не было, и Анна отправилась на поклон к тетке, прихватив с собой своих погодок-дочерей Марину и Лизу, чтобы хоть как-то разжалобить старуху.

Скрепя сердце, переступила Анна порог дома, некогда бывшего ей родным и любимым. Дома, который мог быть ее, сложись ее жизнь по-иному. Такая несправедливость судьбы только укрепила ее в ее негативных чувствах к Софье Александровне, которая хоть и прохладно, но любезно приняла ее. Поэтому свою просьбу Анна невольно изложила в таком тоне, словно это она снисходила до тети, а не наоборот.

Недовольная раздраженным видом своей племянницы и ее обвиняющим, резким голосом, Софья Александровна вначале даже было решила отказать («пусть выпутывается, как знает, эта своенравная гордячка», думалось ей), но тут ее взгляд упал на детей, играющих с куклой сидя на ковре гостиной, сердце женщины сжалось.

Обе девочки были столь невинно хороши детской красотой, что захватывало дух. Но старшая своими белокурыми волосами и большими серо-зелеными глазами в отличие от второй девочки явно пошла в их породу, Голышевых. Она так была похожа на дочь Софьи Александровны, которую та потеряла десять лет назад, что у женщины перехватывало дыхание от невольно накатившей тоски по утерянному счастью. Ей, видно, не суждено было с самого начала стать матерью — муж ее был намного старше ее и скончался через несколько лет после венчания, а их единственный ребенок умер от крупа спустя два года после отца. Софья Александровна очень переживала потерю ребенка и даже было хотела удалиться из мира, но в последний момент поняла, что ей не хватит духа и осталась в миру, пусть даже приживалкой в доме брата, что так явно не нравилось его дочери Анне, которая не раз доводила ее до слез.