В темноте

Есаулов Максим

— Не обижайся, Мишаня. Он молодой еще.

— На дураков не обижаются, Гарик. Нашли что–нибудь?

— Только начали.

— Чего нас не предупредили? А, извини, забыл: «точки», «отмазки», «мульки». Мы же — район. И что? Есть утвержденная и согласованная адресная программа? Или постановление на обыск?

Улыбка сползла с лица Дятлова. Глаза недобро сузились.

— Ты чего заводишься, Миша? Может, и правда черных опекаешь?

— А я, Гарик, — интернационалист и против дискриминации по национальному

признаку. Просто как–то странно рейдуете. Сбытчики все смылись, скупщики тоже. Ты не хуже меня знаешь, где они тусуются. Продуктами на Новый год запасаетесь?

Дятлов собрался что–то ответить, но не успел.

— Игорь, взгляни — не наркота? — Подошедший рослый боец протянул ему полиэтиленовый пакетик с зеленой массой.

У Максакова засосало в животе. Он больно хрустнул пальцами, зажмурил и снова открыл глаза. На запястье протянутой руки улыбающийся череп спускался на парашюте.

— Не, это приправы какие–то. — Дятлов вернул пакетик.

Максаков достал сигарету и жестом попросил огня.

— Как сегодня жратва в «Ганне»? — небрежно спросил он.

— Ништяк, — собровец щелкнул «зиппо», — только порции маловаты.

Максаков прикурил и придержал его за рукав.

— Разменяй восемьсот баксов, — доверительно попросил он, — а то у меня одной бумажкой.

Боец дернул руку к карману, затем, поняв издевку, поднял голову и посмотрел прямо на Максакова. Глаза у него были карие, жесткие и слегка насмешливые.

— Откуда у меня такие бабки? — растянул он в улыбке прорезь маски.

— А вот этот рисуночек, — Максаков взял его за запястье, — говорит, что есть.

— А что, кто–то на что–то пожаловался? — Голос по–прежнему был спокоен, но послышалась и еле уловимая нотка тревоги.

— Нет, что ты. — Максаков отпустил его руку и откинулся на стуле. Перед глазами мелькнул упрямый таджик. — Ни в коей мере.

— Ну и хорошо. — Собровец помедлил несколько секунд, снова улыбнулся и, развернувшись, пошел прочь. Стук его ботинок гулко отражался от свода здания.

— Береги себя, командир!

— Не беспокойся!

Они хорошо поняли друг друга.

Максаков встал, отпихнул ногой стул. Внутри было мерзостно. Сердце билось, грозя порвать кожу груди.

— Гарик, — он старался говорить негромко, — забирай своих людей и езжай затариваться в другой район.

— Чего–чего?! — Дятлов тоже встал. — Много на себя берешь! Смотри, не унесешь!

— Унесу! Нет у тебя здесь никакой задачи, никакого рейда.

— Это не твое дело! Откуда ты можешь знать!

Максаков вынул руку из кармана.

— Дай твою трубку.

Дятлов ухмыльнулся.

— Кому звонить будешь?

— Замначальника твоего управления.

— Скороходову, что ли? Так он наш отдел не курирует.

Виктор Скороходов был исключением из правил — честный и профессиональный опер РУБОПа, дослужившийся до руководителя. С Максаковым они поддерживали дружеские отношения. Дятлов этого не знать не мог.

— Это уже меня не касается. Дай телефон. Или мне в дирекцию идти?

Гарик размышлял только секунду.

— Собирай всех! Снимаемся, — бросил он своему молодому коллеге и повернулся к Максакову. — Тебе, б…. всегда больше всех надо!

— Всегда, — грустно подтвердил тот.

На улице стремительно холодало. Острый сырой ветер царапал лицо словно наждаком. Снежная пыль уже не металась по дороге, намертво вмороженная в серую стылую землю. Максаков курил, наблюдая, как последние «собры» грузятся в «ЗИЛ», и чувствовал, как у него индевеют усы. Уважительно косящиеся на него овошники проскочили мимо с полной сумкой снеди. Он жестом остановил пожилого азербайджанца, приближающегося к нему явно с целью вручить сетку, полную груш и абрикосов, грустно усмехнулся своим невеселым мыслям и начал спускаться к машине. К городу незаметно подкрадывались ранние зимние сумерки.

Глава 12

Места для парковки у РУВД не оказалось. Машину удалось приткнуть только возле кафе. Ветер сатанел и леденел с каждой минутой. В животе бурчало от пустоты. Максаков подумал и направился к зазывно приоткрытой двери. В арке на противоположной стороне мелькнул высокий черный силуэт. Он замер, внимательно всматриваясь в немноголюдную сумрачную улицу. Никого. Ветер. Холод. Первые огни в окнах. Просто тени приближающегося вечера. В кафе было пусто. Только Дронов и Велиготская пили кофе за одним из столиков. Он помахал им рукой и прошел к стойке.

— Таня, можно один маленький в долг?

— Конечно.

Телевизор бормотал что–то про новый экономический курс и подъем среднего и малого бизнеса.

— Присаживайтесь, Михаил Алексеевич.

Денис и Марина единственные в отделе всегда называли его на «вы». Было жарко. Он снял пальто и шляпу, взял пепельницу и отпил глоточек черной горечи.

— Как дела? Чего печальные, как на похоронах?

— Расчетные листки сегодня дали. — Дронов закурил и посмотрел в потолок. У него было изящное худощавое лицо с темными выразительными глазами. — Без пайковых зарплата. У меня тысяча девятьсот. У Маринки вообще тысяча сто.

Оба были самыми молодыми сотрудниками в отделе, их зарплата даже с пайковыми составляла копейки, а без них превращалась вообще в ничто. Максаков подумал, что у Дронова жена ждет ребенка, а Велиготская живет вдвоем с отцом–пенсионером. Собственное бессилие душило. Эти двое талантливых ребят могли быть будущим профессии, но государство резало их уже на взлете.

— Плакали мои новые сапоги, — по–детски надула губы Маринка и неожиданно взросло усмехнулась: — Не судьба пока девке обновку купить.