В темноте
Шрифт:
— Сколько платят?
— Семьдесят пять рублей в день.
Максаков даже присвистнул. Что там писали в советских учебниках о положении иностранных рабочих в странах империализма?
— Деньги были накоплены?
Рахмонов кивнул. Глаза его оставались безучастными. Он прилежно отвечал на вопросы, потому что так было положено, но никаких эмоций разговор у него не вызывал.
— Хотели снять новую квартиру. Здесь детям сыро.
В кастрюльке заурчало. Женщина выскочила
— Милиция сюда заходила когда–нибудь?
— Нет. Только на работу.
— Давно?
— Недели две.
Рахмонов продолжал смотреть и говорить в стену. Максакова это начинало раздражать.
— Зачем?
— Не знаю. Всех построили, записали, перефотографировали.
В коридоре истошно завопили дети. Резкими, гортанными криками их пыталась успокоить женщина. Хозяин сделал неуловимое движение, и вторая скользнула от плиты на помощь.
— Что у вас тут за караван–сарай? — вернулся Баренцев.
— Адрес этот им давал?
— Да, конечно.
— А родственники?
— Все.
— Алексеич! Тебя дежурка РУВД ищет! — Варенцов протянул ему мобильник. В глазах его не было и тени обиды.
— Миша! Ты долго там? — Связь была не очень, и голос Вениаминыча периодически пропадал.
— Заканчиваю.
— У нас три кражи. Две квартирные, глухие, а одна крупная, на деревообрабатывающем заводе, но вроде с подозреваемым. Надо ехать.
«Понеслось, — подумал Максаков. — Чужое дежурство — хуже некуда».
— А где Грач, где Парадов?
— Все же на годовом совещании в главке, — удивился Лютиков.
Мимо к плите тенью проскользнула вернувшаяся женщина.
— Точно, б…. я забыл, — выругался Максаков. Очередная бесконечная говорильня в ГУВД могла затянуться до вечера. — Сейчас еду. Это который комбинат? У Лавры?
— Да.
— Понял.
Он вернул трубку Варенцову и повернулся к Рахмонову.
— Примет у нападавших никаких особых? Женщины, племянник не говорили?
Тот покачал головой. Стряпуха неожиданно привстала на цыпочки и что–то ему шепнула. Он нахмурился.
— Она говорит, что у одного была татуировка на запястье: череп с парашютом. А больше… Маски же.
Максаков поднялся и надел шляпу.
— Гриша! Пусть уж Егоров принимает заявление. Размазков сейчас приедет, а материал не готов.
— Я не буду писать заявление, — неожиданно сказал Рахмонов.
— То есть как? — обернулся Максаков. — Почему?
— Не хочу. Я же черный. Это точно ОМОН. Они власть. Я боюсь. У меня семья. Ее надо кормить. Мне ничего не надо.
— Тогда они придут снова, и кормить семью тебе…
— Так положено у вас. Я же черный.
В голосе Рахмонова слышалась непреклонность, присущая горцам.
— Прибыл по вашему указанию, товарищ ответственный, для организации работы на месте происшествия! — Высокий, болезненно худой Размазков стремительно прошел в кухню и водрузил на стол свой «дипломат». — Боевая готовность номер один. Где заявление? Где материал?
Максаков чувствовал на себе иронические взгляды Варенцова и криминалиста Суворова. Он молча открыл дверь и пошел по темному извилистому коридору. Сквозило. Из комнат неслись крики на чужом языке. На выходе его нагнал Варенцов.
— Алексич, не заводись. Я же знаю — это точно СОБР. Юрка приволок информацию: они внизу, в «Ганне», ели сегодня. У них рейд по рынкам. Ну на хрена нам с ними ссориться? Они же менты.
Максаков резко остановился.
— А мы?
— Что?
— Мы тогда кто, если они — менты?
— Не понял.
— Подумай!
На улице вовсю гулял ветер. В воздухе появилась мелкая белая пыль. Максаков безуспешно попытался поймать ее рукой. Тучи мрачно нависали над городом. Хотелось щелкнуть выключателем и увеличить свет. Лобовое стекло затянуло тонюсенькой молочной пленочкой. Из школы с гиканьем и визгом неслись размахивающие рюкзаками младшеклассники. На углу старушки толпились возле магазина дешевых продуктов. Максаков выкурил сигарету и, тщетно пытаясь унять возрастающее в груди чувство тревожности, осторожно вырулил на Свечной переулок. Машина гуляла на трамвайных рельсах. Бесцветный зимний день неумолимо набирал обороты. Где–то далеко, на Петропавловке, простуженно кашлянула пушка.
Глава 7
Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.
— Вечером пособи хату одну прошерстить.
— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.
— Хорошо. А ты где?
— В игровых автоматах на Дегтярке.
— Нормально платят?
— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.
Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из–за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.
…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.
«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»