В тени алтарей
Шрифт:
Он окинул взглядом залитую ярким светом комнату, где не было места тени, и ему показалось невозможным присутствие здесь смерти. Гости уже мирно танцевали танго. Те, кто утомился, сидели за столиками в столовой, ели, пили, курили, разговаривали.
Окончательно успокоившись, Васарис полушутливо воскликнул:
— Ох не пугайте меня, Люция! Я не очень суеверен, но привидений побаиваюсь. Хотя вас бы, пожалуй, не испугался. Из вас бы вышел очень привлекательный призрак.
Люция сдвинула брови и закусила губу.
— Который теперь
— Четверть четвертого, — ответил Васарис, взглянув на часы.
— Спасибо. Пора бы гостям и расходиться. Она больше ничего не сказала, встала и перешла в столовую.
Васарис видел, что она чем-то обижена, но так и не понял, чем именно.
Теперь можно было бы и уйти, но он не уходил, будто ждал чего-то. Ему показалось, что вот-вот кто-нибудь выкинет экстравагантный номер или разразится скандал. Но время шло, а все было спокойно. Одни еще танцевали, другие пустились в споры и философские рассуждения, третьи, забившись на диван или развалясь на ковре, обнимались с дамами, которые уже не стеснялись ни в выражениях, ни в позах.
Люция переходила из комнаты в комнату, подсаживалась на минутку к кому-нибудь, но заметно было, что она хандрила и с нетерпением ждала чего-то. Морщинки меж ее сдвинутых бровей не разглаживались, сжатые губы изредка кривились в деланной улыбке, но взгляд был строгий, суровый. Она как будто намеревалась кого-то отчитать и ждала только подходящего момента.
Наконец часам к пяти гости стали расходиться. Обе танцовщицы и их четыре кавалера уехали раньше всех. Гостиная быстро опустела. Люция никого не удерживала.
Людас Васарис помнил о ее желании и ждал, чтобы проститься последним. Вид опустевших, неубранных комнат наводил на него тоску. Он подошел к Люции и поклонился.
— Покойной ночи, Люция. Я, кажется, нечаянно обидел вас своей шуткой. Простите меня. В такой обстановке трудно контролировать свои мысли.
Люция молча протянула ему руку. Повинуясь внезапному порыву, он прижал ее к губам, а Люция, как однажды встарь, обняла его и поцеловала. Он почувствовал, что лицо и руки у нее холодные.
Впоследствии Васарис с глубоким стыдом и отвращением вспоминал, как, возвращаясь в ту ночь домой, он внутренне осуждал Люцию и чуть ли не издевался над ней: он подозревал, что она хочет возобновить давнишние их отношения и опять заманить его в сети своих блекнущих чар.
Он вернулся домой около шести часов и сейчас же лег, не спал неспокойно. В голове мелькали бессвязные обрывки картин минувшей ночи, в ушах звучали музыка, пьяные возгласы, слова Люции, Иногда всё исчезало, отдалялось, но через минуту снова обрушивалась на него лавина фантастических образов и только что испытанных впечатлений.
Через некоторое время ему показалось, будто он совсем проснулся и бессмысленно смотрит, как свет зари процеживается сквозь оконные шторы, разливается по потолку и вертикальными полосами
Васарис в ужасе вскочил, не в силах понять, что это было: сон, галлюцинация?.. Он чувствовал во всем теле усталость и оцепенение, утро было холодное, хмурое. Не раздумывая, он улегся опять и на этот раз крепко заснул.
Разбудил Васариса громкий непрерывный стук в дверь. Он отворил, увидел испуганную, запыхавшуюся Аделе, и страшная мысль точно молнией озарила его.
— Что, барыня?.. — крикнул он, не соображая, какой вопрос задать.
— Да… барыня… О, господи!.. Скорей собирайтесь… скорее!..
— Что такое? Что с ней? Да говорите же, наконец!
— Померла… Померла она… О, господи!.. Скорее собирайтесь!..
Васарис почувствовал, что лицо у него похолодело, машинально провел ладонью по лбу, и будто под гнетом непосильной тяжести опустился на кровать. Потом стал спрашивать, вызвали ли врача и телеграфировали ли Глауджюсу в Клайпеду. Все уже было сделано. Аделе ушла, и Васарис стал быстро одеваться.
Войдя в квартиру Глауджюсов, он застал в гостиной того же врача, которого видел здесь после смерти Витукаса.
— Отчего это случилось? — коротко спросил он.
— Сердце, — нехотя ответил врач. — За последний год перенесла много моральных потрясений и прихварывала… Ненормальный образ жизни. Ей нужен был отдых, спокойная обстановка, а тут, сами видите, какая была ночь… Не выдержало…
Они вошли в комнату Люции, и Васарис увидел ее: она лежала на кушетке вытянувшись, уже прибранная, со сложенными на груди руками. На ней было то же вчерашнее платье, светлые чулки, туфли с блестящими пряжками, в ушах серьги, перстни на пальцах. Пугающе необычным было выражение ее белого как бумага лица. Рот был полуоткрыт, лицо осунулось, губы скривились, веки сомкнуты неплотно. Благодаря ли освещению и особенным образом падавшей тени, а может быть, и на самом деле черты этого лица выражали жуткую гримасу, многозначительную, загадочную усмешку.
Васарис стоял, не сводя глаз с этого, недавно еще красивого, а теперь жестоко искаженного смертью лица, и временами испытывал такой ужас, что у него почти темнело в глазах и волосы шевелились на голове. Сделав усилие воли, он подошел к телу Люции и, словно прощаясь навек, коснулся ее бледной руки. Ощутил ладонью странный холод и поскорее отошел.
В гостиной он снова заговорил с врачом:
— Доктор, а она действительно умерла своею смертью?
Врач пожал плечами.
— Разумеется. Как же иначе? Сердце… Она давно на него жаловалась… Ненормальный образ жизни…