В тени граната
Шрифт:
— Генрих, в том, что у нас нет ребенка, я виновата не больше, чем ты. И это не имеет никакого отношения к договору, который, якобы, заключил мой отец с Францией.
— Имеет, мадам. Имеет!
— Генрих, как меня можно винить за то, что наши дети не живут?
— Может быть, это божья воля, чтобы у тебя не рождались дети,— немного сбавил тон Генрих.— Может быть, это потому, что ты была женой моего брата...
— Нам дал разрешение Папа,— сказала Катарина, и голос у нее задрожал от смутного ужаса.
— Потому что он поверил, что ты была девственницей,
— Я и была ею.
Пока он глядел на нее, ярость на его лице сменилась таким выражением, как будто он о чем-то размышлял.
— По вашим словам, мадам,— сказал Генрих.
Сказав это, он повернулся и оставил ее — сбитую с толку, несчастную, охваченную смутным страхом.
Фердинанд написал Генриху и дочери.
Произошло ужасное недоразумение. Он в отчаянии, потому что опасается, что его неправильно поняли. Он не давал Каросу определенных инструкций, чтобы тот от его имени подписывал договор с Генрихом. Он боится, что это запятнало его честь. Хотя он и знает, что на нем нет вины, но поймут ли другие, в чем было дело?
Как ни унизительно в этом признаться королю, видимо, его посол в Англии ни на что не годится. Он неправильно истолковал инструкции... не намеренно. Он не поверит, что дон Луис мошенник — просто глупец.
«Моя дорогая дочь,— писал он,— ты, выросшая при нашем дворе, хорошо знала набожность твоей матери и то, что она хотела, чтобы вся семья была такой же набожной. Я болен, дочь. Ты бы меня не узнала, если б увидела теперь. Думаю, я близок к смерти. Меня мучит совесть. Когда смерть близка, те из нас, кто пытался быть набожным, испытывает неудержимое желание привести свои дела в порядок. Помирись с врагами твоими — вот одна из заповедей Господа. Поэтому я посмотрел вокруг и подумал о самом большом своем враге. О ком как не о Людовике XII, короле Франции? Поэтому, веря, что между христианами должно наступить примирение, я и подписал перемирие с ним. Вот в чем была причина. Ты, дочь своей матери, поймешь мои мотивы».
Когда Катарина прочла это письмо, ее отношение к отцу начало меняться.
«Насколько я должна теперь быть ему предана?» — спросила она себя. До сих пор память о матери заставляла ее оставаться ему верной. Но ее мать никогда бы не согласилась, чтобы эти два договора были подписаны один за другим буквально через несколько дней.
Для той, что была воспитана в строгом уважении к дочернему долгу, было нелегко осудить поступок родителя, тем не менее, Катарина начала склоняться к этому. Письмо, написанное Фердинандом Генриху, было выдержано в том же духе.
Он не хочет, чтобы его зять думал, что дружбу с королем Франции он ставит наравне с дружбой с королем Англии, писал он. Нет, он заключил перемирие с Францией, потому что боялся, что жить ему осталось немного, и хотел умереть, примирившись с врагами. Однако, из любви к зятю, он готов, если нужно, нарушить перемирие с Францией. Есть способ, как это можно сделать. В договор не была включена
Читая это, Генрих хмурился. Он начал понимать, что с его стороны было бы глупо доверять такому двурушнику. Но это не означало, что он откажется от своих планов войны.
К королеве подошла Мария де Салинас и прошептала:
— В приемной ожидает Карос. Он в плачевном состоянии. На него было совершено покушение.
Катарина, сидевшая за вышиванием с двумя своими фрейлинами, немедленно поднялась и направилась вместе с Марией в соседнюю комнату, где была приемная.
— Приведи его сюда,— сказала она.
Вскоре Мария вернулась с Каросом. Его красивый атласный дублет был изорван, на руке была кровь.
— Ваше Величество,— задыхаясь, проговорил он,— на меня напали на улице. Но по счастливой случайности тот, кто на меня напал, поскользнулся как раз в тот момент, когда собирался проткнуть меня шпагой. Он задел меня в руку, а я побежал... побежал изо всех сил.
— Принеси мне воды и бинтов,— сказала Катарина Марии. — Я перевяжу рану. У меня есть специальная мазь, которая все прекрасно залечивает.
Говоря это, она обрезала ткань рукава вокруг раны и с облегчением увидела, что она неглубокая.
— Меня оскорбляют со всех сторон.— Карос почти рыдал.— Все здесь винят меня за договор, заключенный Его Величеством с королем Франции. Меня решили убить. Мне опасно выходить на улицу.
— Вы расстроены, дон Луис, — сказала Катарина.— Успокойтесь, прошу вас. Это, может, был просто вор-карманник.
— Нет, Ваше Величество. Все на меня рассердились. Они винят меня, хотя Ваше Величество хорошо знает...
Катарина сказала:
— Вы можете почувствовать слабость. Откиньтесь назад и закройте глаза.
Пока она промывала рану и прикладывала мазь, она думала: «Бедный дон Луис. Он козел отпущения. Я должна сделать все, что могу, чтобы спасти его. Я себе не прощу, если он, обвиненный за действия отца, получит смертельную рану, а это случится, если он попадет в руки этих людей».
Она перевязала рану и заставила дона Луиса лечь, приставив к нему двух своих пажей, чтобы они побыли с ним.
Потом она пошла в покои короля,
Генрих встретил ее с хмурым выражением лица. Он все еще был недоволен испанцами и хотел, чтобы она знала, что его немилость распространяется и на нее. Но Катарина смело посмотрела ему в лицо. Она была уверена, что кто-то из его друзей нанял убийцу, чтобы тот напал на дона Луиса, и считала, что только один Генрих может спасти посла от другого нападения. Она чувствовала ужасное унижение из-за поведения отца и, хотя и не была высокого мнения о доне Луисе, твердо решила, что его смерть не должна быть связана с ее семьей.