В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
Но рыцари – все-таки молодость и здоровье их крепких организмов сыграли важную роль – уже к исходу второго дня пути почти перестали обращать внимание на небольшую болтанку.
Робер, вволю наевшись и утолив свой звериный голод, все-таки он толком и нормально не ел почти десять дней, дожидаясь отправки нефа в Испанию, практически без умолку рассказывал о свой жизни в Нормандии, не упустив ни малейшей подробности.
Филипп с нескрываемым интересом слушал немного сбивчивый, но достаточно красочный и живой рассказ товарища по путешествию, запоминая имена родителей, предков и всевозможные моменты из жизни рода Бюрдет. Он, нет-нет, но иногда прерывал повествование спутника, задавая уточняющие вопросы, послушно кивал головой и даже спорил, особенно в тех местах рассказа, где затрагивались взаимоотношений Нормандии с Францией. Здесь, как ни крути, а срабатывал уже въевшийся во франка рефлекс – король всегда прав и за него надо стоять горой. Хотя, в эти моменты де Леви особенно остро и пронзительно ощущал внутреннюю душевную напряженность, ведь и его Людовик, хоть и помазанник Божий, а грубо и неприкрыто использовал, морально переломал и, в конце концов, практически открыто запретил исполнять клятву, данную им над телом Клитона.
Он сжимал зубы и отводил глаза в сторону, словно боялся, как бы нормандец не увидел его внутренний душевный раздрай, царивший в самой глубине его сердца…
Так прошли еще несколько дней пути…
Когда же Робер, смутившись, попросил Филиппа немного рассказать о себе, де Леви долго отнекивался, но, не устояв перед искренними взглядами соседа по каюте, сдался, правда, решил все-таки рассказать о себе лишь отчасти. Его тяготило прошлое, да и на Робера могло отрицательно подействовать услышанное, ведь, как ни крути, а именно он был возле молодого герцога в минуту его смерти, именно он мог попытаться заслонить собой тело Гильома и принять этот проклятый арбалетный болт на себя. Но…
– Я тоже, можно сказать, родился в очень простой и скромной семье… – Филипп долго пыхтел, прежде чем смог начать свой рассказ, – мой отец сейчас монах. Мне трудно объяснить, что подвигло батюшку оставить свет и уйти в монастырь, но… – он снова вздохнул, – Бог ему судья. Сейчас он, – Филипп запнулся, отвел глаза в сторону, словно смущаясь слушателя, – он сейчас епископ в Шартре…
Робер даже подскочил от неожиданности, всплеснул руками и громко крикнул:
– Все! Я знаю! Вернее сказать – я слышал о нем! Это же монсеньор Годфруа де Леви! Святой рыцарь!.. – Нормандец с восхищением стал трясти руку Филиппа. – Даже у нас, в Нормандии, уж насколько мы, если быть честными, недолюбливаем франков и короля Людовика, очень уважают этого сеньора!
– Право, не стоит… – Филипп высвободил руку из его крепкого хвата. – Мой отец, всего лишь…
– Всего лишь рыцарь, нашедший Господа! – вставил Робер. – У нас до сих пор ходят легенды о том, как он вынес на руках тело убитого друга! Даже сам король Генрих, этот подлый узурпатор, – Робер презрительно передернулся, – и тот возымел стыд, взял, да и остановил ход сражения под Бремюлем!.. – он весело подмигнул де Леви. – Согласись, а ведь мы здорово надрали вам зад тогда, а?..
– Я не участвовал в этом сражении… – попытался отговориться де Леви.
– Ой, прости меня, если я чего-то лишнего сказал… – стушевался Бюрдет. – Сам не пойму, с какого перепуга я возрадовался победе Генриха…
– Ерунда, Робер… – Филипп улыбнулся. Ему импонировала почти детская искренность нормандца, сохранившего способность на чистые и несдержанные эмоции. – Я нисколько не обиделся. Так вот, – он продолжил свой рассказ, – детство своё я провел в небольшом, но очень крепком, почти неприступном замке в Иль-де-Франсе. Местечко Сент-Ном. Не слыхал? – Робер отрицательно покачал головой. Этого и следовало ожидать, Филипп усмехнулся, – совсем тихое местечко, окруженное лесами…
– Кабанов, наверное, полно… – задумчиво произнес Робер., – да и оленей тоже…
– Верно! – Франк хлопнул его по плечу, – как вернемся, сразу же ко мне! Милости прошу! Такая, брат, охота! Закачаешься!..
– С превеликим удовольствием, Филипп! – Робер радостно кивнул головой.
Де Леви машинально кивнул в ответ, посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на слегка волнующееся море, вздохнул и продолжил:
– Потом я служил во Фландрии вместе с покойным графом Гильомом Клитоном…
Услышав это имя, Роббер вскочил, да так резко и быстро, что сильно ударился головой о балку судна, на которую опирался потолок их небольшой, но весьма уютной каюты.
– Матерь Божья… – потирая ушибленное место на голове, произнес Бюрдет. Он сел, продолжая массировать место ушиба, его глаза были так широко распахнуты, что казалось – они вот-вот выскочат из орбит. – Так вы тот самый «боевой шмель»?! Это вы командовали тяжелой феодальной конницей его светлости?!..
Филипп смутился и с виноватым видом развел руки – мол, всякое бывало.
– Кем только меня не обзывали! И «осой», и «шершнем»… – он вздохнул и опустил голову. Потом резко поднял ее и, глядя в глаза товарищу, произнес. – Единственное, что могу сказать четко, – де Леви с трудом сдерживал слезы, готовые нахлынуть на его глаза, – я именно тот человек, который не сумел отвести роковую стрелу от тела графа Гильома…
Он встал, повернулся спиной к Бюрдету и, подойдя к окну каюты нефа, уставился на безбрежную синеву моря, покрытого мелкими серебристо-белыми барашками волн. Голубое и величественное безмолвие, окружавшее корабль со всех сторон, делало все, что он пережил и о чем вспоминал, таким мелким и неважным в сравнении с этим величием природы.
Робер поднялся и подошел к нему.
– Это твоя епитимья? Верно?..
Филипп не стал спорить и рассказывать ему о том, как король почти предал его и практически в открытую запретил исполнять клятву. Это незачем было знать нормандцу.
– Угадал… – он с большим трудом улыбнулся, вернее – натянул некое подобие улыбки на лицо. – Пойду, пожалуй, пройдусь по верхней палубе…
– Да-да, конечно… – Бюрдет понимал, что его товарища надо оставить в покое и больше не теребить его все еще не затянувшиеся и болезненные душевные раны.
Филипп немного прогулялся по палубе, кутаясь в меховой плащ под резкими порывами юго-западного встречного ветра и наблюдая за резкими и широкими галсами суда, продирающегося к югу, несмотря на встречный ветер.
Он вышел на корму и уселся на стул, намертво закрепленный большими гвоздями с проржавевшими шляпками к доскам палубы, плотно закутался в плащ, выставив ветру только кончик носа, согрелся и, сам того не заметив, погрузился в воспоминания о последних месяцах, проведенных в Париже…