В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
Франк и его спутница, которую он, чтобы девушка не потеряла сознание, поддерживал за плечи, молча отстояли возле гроба и также, не проронив ни единого слова и звука, проводили до могилы, вырытой на южном краю старинного кладбища, бросили по горсти земли и, потупи взоры, ушли, не забыв при этом оставить весьма внушительную сумму серебром для сорокоуста и заупокойных молебнов о спасении души убиенного раба Божия.
Когда же настоятель церкви – старый и сгорбленный годами монах-цистерианец подошел к рыцарю вместе с каменщиком и, словно виновато, осведомился о титуле, имени и роде новопреставленного воина, высокий и рыжеволосый франк, после небольшого раздумья и молчания произнес:
– Филипп де Леви и де Сент-Ном, шевалье из королевства Франции, – он понял, что произнес слишком быстро, да и его французский язык был труден для восприятия местному священнослужителю, поэтому, он медленно и по слогам, теперь уже на латыни, повторил сказанное. Девушка вздрогнула и побледнела, крепко схватившись рукой за локоть рыцаря, да так сильно, что было видно ее побелевшие пальцы. Она и испугом, граничащим с удивлением, посмотрела на рыцаря – тот как-то виновато улыбнулся и, пожав плечами, добавил. – Паломник и грешник…
– Кто не безгрешный, пусть бросит в меня камень. – Ответил ему священник. – Донья, наверное, невеста рыцаря?.. – его снова удивило, какими растерянными бывают люди: рыцарь побледнел, а девушка едва не лишилась сознания, услышав его вопрос. – Так вы, дочь моя, ему невеста?..
Агнесса растерянно посмотрела на Филиппа, тот нахмурил брови и ответил за нее:
– Покойный был нам друг и, можно сказать, родич…
Священник еще раз повторил свой вопрос. Агнесса снова покраснела и, поймав взгляд де Леви, с вздохом ответила:
– Да, падре, он был моим женихом…
Теперь пришла очередь растеряться священнику. Он открыл рот от удивления, потряс своей лысой головой и сказал:
– Должно быть, дочь моя, вы оговорились? Я имел в виду вашего спутника…
Филипп топнул ногой и произнес:
– Падре, донья Агнесс моя невеста. Она, вы сами видите, сейчас не вполне понимает, что говорит… – рыцарь гневно посмотрел на него. – У вас, простите, когда-нибудь убивали на глазах живого человека, можно сказать, ни с того, ни с сего?! – священник понял, что рассердил рыцаря своей назойливостью, стал извиняться, как мог, подбирая витиеватые выражения. Но Филипп решил прекратить эту бессмысленную комедию в таком грустном и неподходящем для нее месте. Он отвязал с пояса кошель и протянул его священнику. – Примите, отче, сей вклад в ремонт вашей церкви, да позаботьтесь о панихиде и сорокоусте…
Тот молча поклонился, записал на листке пергамента информацию, что положена была для надгробной надписи, словно воровато принял кошель с серебром и, снова поклонившись, исчез, оставляя их наедине с горечью утраты.
Смерть в любом возрасте горестна и не вызывает ничего, кроме тоски и сожаления, сдобренных частенько еще и чувством вины со стороны того, кто стоит возле свежевырытой могилы, провожая в последний путь того, кто, как могло показаться со стороны, так мало успел сделать в этой жизни.
Де Леви успел привязаться к этому доброму, немного наивному и открытому юноше, а их короткое знакомство было, все же, не таким уж бесполезным. Робер, сам того не понимая, передал Филиппу свою незамысловатую манеру общения с людьми, чистоту и отзывчивость, искренность и благородство, граничащее с простотой и сохранившейся почти в неприкосновенности детской доверчивостью.
Теперь же, после его столь преждевременного ухода, Филипп вдруг остро ощутил в своем сердце зияющую пустоту, гнетущее одиночество и чувство вины. Оно не проходило, а только усиливалось со временем. Ему начинало казаться, что он проклят, или какой-то злой, никому не понятный и неизвестный, рок витает над ним, забирая тех, к кому он начинал прикипать душой и открываться сердцем.
Сначала Гильом, затем Робер…
Он и сам удивился этим сравнениям, вспомнил, как по наводке короля и Сугерия познакомился с молодым герцогом, сам еще толком не понимая, чего от него хотят эти люди, казавшиеся такими добрыми, заботливыми, чуткими и искренними в тот момент.
Но какая-то внутренняя сила заставляла его, наплевав на условности, различные ограничения и, отчасти, предрассудки своего времени, в головой кинуться в дружбу с человеком, казавшимся ему сошедшим с неба – ведь его знатность, род и претензии на короны Англии и Нормандии не выглядели эфемерными, а были подкреплены абсолютно справедливыми и законными правами. Да и Гильом, надо отдать ему должное, оказался, слава Богу, не напыщенным и взбалмошным магнатом, а вполне адекватным и, что важно, таким же искренним, как и сам Филипп. Почти сверстники, они быстро сдружились, но судьба, словно выжидала и выбирала самый неподходящий момент в их коротком, но ярком общении, чтобы исподтишка, чужими руками людей, абсолютно не понимавших что, как и для чего делается, забрать от де Леви того, кто стал по-настоящему дорог и близок ему.
Робер… Филипп вздохнул и вдруг совершенно отчетливо и ясно понял, что и его судьба, также беззаботно и наплевательски равнодушно изъяла из жизни, как какую-то надоевшую ей одной игрушку, выбрав для этого самый дикий и жестокий вариант – арбалетный болт.
Господи! И тут, и там одно и тоже…
Де Леви зло усмехнулся, поняв, что судьба, как оказывается, весьма примитивна в средствах, если выбрала для его наказания один и тот же предмет – проклятый и нечестивый арбалетный болт – глупейшее и бессердечнейшее орудие, коим-то и пользоваться грешно, особенно против единоверцев… Разве что в случае нападения и для защиты собственной жизни.
Оп!!! А это я уже оправдываю сам себя, – заметил Филипп, – сам же недавно уложил христианина из арбалета, а теперь, вот, стою и выдумываю себе оправдание…
Филипп подвел почти бесчувственную Агнессу к лошади с дамским седлом, подсадил, запрыгнул в седло сам и, взяв под уздцы ее лошадь, поехал к выезду из города.
Девушка, долго сидевшая в каменном забытье, вдруг подняла глаза и, посмотрев на него, спросила:
– Вы везете меня домой?.. – Филипп отрицательно покачал головой. – Тогда вы везете меня в монастырь… – надув губки, произнесла она. – Конечно, я ведь обуза…
Де Леви дотронулся до ее волос и ответил:
– Донья Агнесса, как ни странно и глупо будут звучать мои слова… – он на мгновение задумался, – но отныне вы моя жена, а я – ваш муж… – Она вспыхнула, покраснев от смущения до самых корней ее восхитительных черных, словно вороново крыло, и густых волос. Она была прекрасна и очаровательна до неподкупности в своей застенчивости.
– Но мы не женаты… – виновато и, в тоже время требовательно, сказала она в ответ. – К тому же у меня сейчас траур…