В тени сфинкса
Шрифт:
– А я искала. Но напрасно. Пока он сам не захочет, никто его не найдет. Никогда.
– Вы думаете... он...
– с тревогой спросила старуха.
– Ваш дом - последнее место, где я спрашиваю о нем. Завтра я тоже уйду.
– Куда?
– Если он решился, то и я стану кем-нибудь другим. Жаль, когда-то я думала, что мы сможем быть вместе...
– А ребенок?
– Из-за него я и откладывала. Может, мне легче было бы найти Ральфа, если бы я не была похожа на себя. Но это бы означало конец для ребенка. Но ничего, завтра я стану другой женщиной.
Ее глаза стали еще больше от набежавших слез. Она даже не открыла сумочку, чтобы поискать платочек и вытереть щеку, и медленно поднялась с дивана.
– Ну, я пойду.
– Постойте!
– воскликнула старуха.
– Так же нельзя!
– А что мне остается? До свидания. Точнее - прощайте, мы, вероятно, больше не увидимся.
Направляясь к двери, она задержалась около старика, поглощенного изучением газеты.
– С вами я тоже прощаюсь, - сказала она.
– Хорошо, что вы живы. Помнится, Ральф как-то говорил, что у вас неважное здоровье. Но, надеюсь, теперь все в порядке. Это хорошо. Вместе всегда лучше...
– Да-да, - подтвердил старик, опуская газету на колени.
– Не вставайте, - запротестовала девушка, видя, что оба встали, чтобы проводить ее.
– А если все-таки Ральф появится?
– неуверенно спросила старуха.
– Зачем?
– рассмеялась девушка и тряхнула длинными волосами.
– Любовь хороша тогда, когда она есть. Сегодня я и сама вспоминаю только какие-то мелочи. Например - глаза - они всегда у него задумчивые и печальные, а еще зеленые. Он говорил, что унаследовал их от матери, но я вижу, и у вашего мужа такие же.
Старик поправил пальцем сползшие на кончик носа очки.
– Ну, прощайте, - девушка улыбнулась старухе.
– И не надо меня провожать.
Она повернулась и быстро вышла. Еще некоторое время был слышен стук ее высоких каблучков. Потом воцарилась тишина. Только где-то далеко все еще жалобно выла собака.
– Эрнест, - тихо сказала женщина.
– Да?
– Что это значит?
– Ну... ничего, - проворчал он.
– После приступа, когда я последний раз лежал в клинике, я попросил, чтобы мне дали новые хорошие глаза. Зеленые, как твои. Для них это не проблема.
– Эрнест, это неправда.
– Уверяю тебя.
– Ты весь - другой. Я же вижу. Чувствую. Ты даже говоришь иначе. Кем ты... Кто ты?
– А кем я могу быть?
– беспомощно спросил он.
Он снял очки и, щуря глаза, потер пальцами переносицу. Хотел что-то сказать и встретился со взглядом старухи. Очки стукнулись об пол.
Он неожиданно ссутулился и закрыл лицо руками. Сидел так долго, а она глядела, как дрожат его плечи, и тоже не могла произнести ни слова. Он заговорил, но это уже был другой, совершенно другой голос.
– Прости... мама, - сказал он.
– Ральф?!
Она вскочила так резко, что откинутый стул с грохотом упал на пол. Вязанье
– Зачем?!
– Она смотрела на него своими выцветшими, некогда зелеными глазами.
– Ведь Эрнест... Ральф, что это значит?
– Я должен был, - простонал он.
– Зачем?
– Отец... У него был последний приступ.
Она покачнулась и упала бы, но оперлась рукой о стену. Он даже не заметил - все еще сидел, свесив голову до колен.
– Я предчувствовала...
– прошептала она, едва шевеля губами.
– Предчувствие не обмануло меня тогда, ночью. Рядом не было никого, и я знала, что никогда не будет. Но утром пришел ты и сказал, что все в порядке, что обошлось. Я была счастлива и забыла о предчувствии... Зачем ты это сделал?!
– Вы... никогда не расставались, - глухо сказал он.
– Ральф!
– Я хотел, чтобы ты осталась. Хотя бы ты.
Она стояла у стены, глядя на него. Слезы навернулись на ее глубоко запавшие глаза, но не скатились по щеке, а разбежались по сеточке сухих морщин.
– Так нельзя, Ральф, - сказала она.
– Тот, кто уходит, должен уйти. Спокойно. Ты же сам говоришь, мы динозавры. А ты - уже другой человек.
– Мама!
– плечи его задрожали еще сильнее.
– Если ты хотел быть рядом со мной, то надо было прийти Ральфом. Я знаю, ты хотел как лучше... Поэтому я буду ждать. Приди таким, каким был мой сын. Но не возвращайся один...
За окном послышался далекий гул, словно за горизонтом начиналась гроза.
– Видишь, собирается буря, а девушка, наверно, еще не дошла догорода. Надо ее догнать. Теперь ты принадлежишь ей и ее ребенку. Ты не имеешь права забывать об этом. Он должен родиться. Ведь для него ты создал свой новый, - она с горечью покачала головой, - прекрасный мир.
Старуха подошла к креслу и положила руки на его седую голову.
– Это не плохой мир, мама, - сказал он и прижался к ней.
– Может быть, - сказала она.
– Не знаю. Но именно поэтому беги за ней. Я поверю, что твой мир прекрасен, может быть, даже добр, только если ты наберешься мужества отдать ему собственное дитя. Иди.
Старик послушно поднялся. Лицо у него было иссинясерым, как небо за окном, с которого упали первые капли дождя. Они уже шумели в листве деревьев перед домом и застучали по подоконнику.
– Дождь начинается, - сказал он.
– Я закрою окно.
– Дождь?
– она словно очнулась.
– Слышишь?.. Странный шум...
– Ну-ну, все хорошо, все уже хорошо, - он погладил ее руки.
– Нет, какой-то голос...
– Тебе показалось. Дождь, - он подошел к окну и вдохнул полной грудью.
– Подойти и взгляни, какие крупные капли.
Она встала рядом, совсем маленькая, согбенная, словно он сразу же подрос, распрямил так долго сутулившуюся спину. Перед ними в тумане и полумраке лежал мир. Среди звуков усиливающегося ливня выделился какой-то тихий шелест, он то стихал, то появлялся вновь, словно что-то ползло в сухой траве, вторило ударам капель, тянуло за собой гул отрывочных голосов.