В тине адвокатуры
Шрифт:
— Sortez! — произнесла княгиня по адресу дочерей.
Те покорно вышли из гостиной. Княгиня с сыном остались одни.
— Ты бредишь, безумный! — сказала княгиня, вскочив с кресла, и взяв сына за плечи, насильно усадила его на диван.
— Что такое, объясни толком…
— Я люблю, maman, и любим! — шепотом произнес князь.
— Кого, mon cher, и что же в этом ужасного? — ласково спросила княгиня, видимо немного успокоенная такой развязкой.
— Александру Яковлевну.
— Александру?.. Мою горничную?! — уставилась на него мать.
Она помнит и теперь, что волосы у нее поднялись дыбом при этом известии.
— Да, вашу горничную, — с горечью подчеркнул молодой князьэту фразу. — И только благодаря моей подлой скрытности, невеста моя до сих пор занимала в нашем доме такое неподходящее для нее положение.
— Твоя невеста?.. — с ужасом прошептала она.
— Да, невеста, более чем невеста — жена, хотя еще не венчанная!.. И я хочу, чтобы с ней обращались, как с таковой до тех пор, пока я, произведенный в офицеры, не поведу ее торжественно к алтарю, не искуплю этим свой грех перед нею, не отблагодарю ее, посвятив ей всю мою жизнь за ее любовь и доверие ко мне.
В голосе его слышались слезы. Княгиня ушам не верила. Вдруг князь Виктор стремительно вскочил с дивана и бросился в коридор, откуда возвратился через мгновение, ведя за руку молодую девушку лет восемнадцати. Одетая в простенькое, темное шерстяное платье, красиво облегавшее ее грациозные формы, ростом выше среднего, с плавными движениями, с хитрым, кошачьим выражением миловидного личика, красоту которого французы весьма метко определяют словами beaut'e du Diable, с роскошной косой пепельного цвета, скромно завернутой на затылке, она казалась, сравнительно с взволнованным молодым князем, совершенно спокойной, и своими большими, смеющимися хитрыми глазами смело встретилась с вопросительным взглядом княгини. Такова была камеристка княгини Гариной — Александра Яковлевна, или как называла ее княгиня — Александрита.
— Мы вместе пришли умолять вас об этом. Благословите нас и тем возвратите мне имя честного человека! — упав перед матерью на колени и увлекая за собой Александру, сказал молодой князь и тут же зарыдал.
Последняя, видимо, не очень охотно исполнила это.
Княгиня несколько времени молча и тупо смотрела на стоящих перед нею на коленях плачущего сына и потупившуюся, полусмущенную камеристку, и вдруг откинулась на глубокую спинку дивана в сильнейшем истерическом припадке.
На рыданье матери вбежали обе княжны, сидевшие в соседней гостиной. Александрита машинально побежала в будуар княгини и принесла одеколон и соли. Общими усилиями три девушки стали приводить в чувство Зою Александровну. Князь Виктор стоял поодаль у окна, и кусая губы, сдерживал невольно набегавшие на глаза слезы пережитого волнения. Княгиня очнулась и увидев наклонившуюся над ней Александру, продолжавшую примачивать ей виски одеколоном, вдруг выпрямилась.
— Пошла вон мерз…
Она не успела докончить фразы, как Александрина, в свою очередь, выпрямилась во весь рост и бесстрашно, скорее нагло, — именно нагло, думала и теперь княгиня, — смотря ей в глаза, перебила ее, возвысив голос:
— Ни слова более! Не забывайте, что в моих жилах течет такая же княжеская кровь, как и в жилах ваших детей. Вы и я хорошо знаем это.
Пораженная княгиня испуганно начала озираться, и тут только заметила присутствие дочерей, переводивших свои вопросительные взгляды с матери на Александрину, стоявшую с гордо поднятой головой. Зоя Александровна опустила голову.
«Они слышали!..» — эта единственная мысль прессом давила ей голову.
Она и теперь вздрогнула от этой мысли.
Александрина, окинув еще раз смущенную княгиню вызывающим взглядом, неторопливой, полной достоинства, походкой вышла из комнаты. Ошеломленный князь Виктор проводил ее удивленным, но вместе с тем восторженным взглядом.
Он, как и его сестры, не понимал ничего.
III
Детство Александрины
В то время, как княгиня Зоя Александровна мучила себя воспоминаниями недавно ею пережитого, Александра Яковлевна Гаринова, так значилась она по мещанскому паспорту, тоже перебирала в своем уме одна за другой картины прошлого. Она сидела в своей маленькой, но уютной комнате, невдалеке от будуара княгини, на постели, покрытой белоснежным пеньковым одеялом, с целой горой подушек в тонких наволочках идеальной белизны. У ног ее лежал только что затянутый ею ремнями и запертый на ключ чемодан; сундук и другой чемодан, уже совершенно готовые, стояли у стены. Одета была она в то же платье, в котором являлась последний раз к княгине, но лицо ее, хотя и сохранявшее прежнее спокойствие, несколько осунулось, и в смеющихся, глазах не переставал гореть злобный огонек. Она много пережила за эти полторы недели. Вечером, в памятный для нее четверг, — день объяснения с княгиней, — к ней явился камердинер старого князя и вежливо передал ей непременную волю его сиятельства, выражавшую запрещение выходить из комнаты впредь до особого распоряжения.
Таким образом она оказалась под домашним арестом.
Сначала она не хотела подчиниться этому распоряжению, но после первых минут негодования сообразила, что в ее настоящем положении борьба с княжеским семейством более чем бесполезна, и может лишь вредно отразиться на составленном ею многосторонне обдуманном плане, — на ее будущем, в которое она продолжала смотреть без боязни. Она надеялась притом на любовь князя Виктора, на найденную ею в нем слабую струну княжеской чести, на которой она за последнее время так искусно играла, на его характер, забывая или не зная, что у юношей, после сильного напряжения воли, быстро наступает реакция, и что в этом состоянии с ними можно сделать все, что угодно. То же случилось и с молодым князем. После бурного объяснения с отцом, он всецело подчинился его сильной воли и, проведя тоже под домашним арестом и под присмотром своего гувернера более недели, почти довольный и веселый, под впечатлением рассказов своего ментора о чужих краях, отправился за границу. Образ героини его домашнего романа лишь изредка мелькал в его красивой голове.
— Не обижайте ее! — сказал он, прощаясь с матерью на вокзале и потупляя глаза.
— Oh, que tu es genereux! — воскликнула вместо ответа Зоя Александровна, заключая его в последний раз в свои материнские объятия.
Весть об отъезде молодого князя, не подававшего ей признаков жизни, несмотря на ее настойчивые ожидания, подняла бурю злобы в душе Александры Яковлевны.
— Я тебя заставлю ползать у ног моих, бесхарактерный, низкий мальчишка! — повторяла она себе несколько раз, скрежеща зубами.
Оставаться в доме Гариных после отъезда Виктора, бросившего ее на произвол судьбы, ей было незачем. Она решила объясниться с княгиней и оставить этот дом до радостного дня мщения. Она начала укладываться.
«Куда идти?» — мелькало в ее голове.
О, место камеристки она найдет всегда! Особенно теперь, в виду ее романического разрыва с домом Гариных, любая светская приятельница княгини примет ее с большим удовольствием, из одного благочестивого желания насолить Зое Александровне. Она ядовито улыбнулась и стала пересчитывать деньги, скопленные ею из жалованья и подарков княгини. Их оказалось двести семьдесят пять рублей.
«Немного!..» — подумала она, сделав кислую гримасу.
Наконец последний чемодан был затянут. Александра Яковлевна решилась и успокоилась: настоящее ее определилось, а будущее, по ее мнению, было в ее руках. Она задумалась о прошедшем. Перед ней воскресали воспоминания раннего детства. Она помнит себя пяти-шестилетней девочкой в роскошном имении, живописно раскинувшемся на берегу Волги и принадлежавшем жившему безвыездно в нем богачу, бездетному вдовцу, князю Ивану Васильевичу Гарину, родному брату князя Василия — отца Виктора. Она постоянно находилась при князе, — высоком, бодром старике, ходившем на костыле, — он был сильно контужен в правую ногу во время Севастопольской кампании; он сам учил ее читать и писать, сперва по-русски, а потом по-французски, арифметике, истории, географии, законом же Божьим занимался с ней сельский священник, добродушный, маленький, седенький старичок — отец Петр.