В третью стражу
Шрифт:
— Ты этого не сделаешь! — Перехватив взгляд Ицковича, по-немецки воскликнула Таня, но в глазах ее уже зажегся знакомый огонь. — Не смей!
Но он, разумеется, посмел, потому, наверное, что и в его крови бушевал сейчас огонь вспыхнувшей старой любви, сдобренной алкоголем и боевым стрессом.
— Сделаю! А ты Жаннет попроси помочь!- Улыбнулся самой красивой женщине Европы Баст фон Шаунбург и, медленно выцедив из рюмки терпкий коньяк, пыхнул сигарой и, не оглядываясь, пошел к роялю.
Руки привычно легли на клавиши, а перед глазами встало лицо Жаннет, и он заиграл, и, значит, у Женщины не оставалось больше времени, — песня начиналась почти сразу же после первых нот проигрыша.
— Das ist der Pariser Tango, Monsieur, —
Казалось, сердце его поет вместе с Жаннет, и страдает от любви, и сжимается от сладкой муки, а в голове уже звучал большой симфонический оркестр, и…
— Танго, в Париже танго, — Олег не выдержал и посмотрел на Таню. Она тоже встала из-за стола и шла к нему сейчас через зал, и безошибочно нашла взглядом его взгляд. Высокая, в узкой, чуть расклешенной у щиколоток темно-серой юбке и темно-синем не застегнутом жакете с прямыми плечами. В одной руке — в тонких длинных пальцах — длинный костяной мундштук со вставленной дымящейся сигаретой, в другой — рюмка на высокой ножке. И осанка, и медленная, тягучая плавность почти откровенно-эротических движений, и поворот головы, натягивающий белую прозрачную кожу на горле. И… Она была — «Господи!» — Tango, Pariser Tango, — пела Таня, и шла к нему через зал, слегка покачивая подчеркнутыми покроем юбки бедрами, и в огромных глазах ее Олег видел будущее. Париж, и лучшая сцена… Где у них лучшая сцена? Зал Олимпус? Или его еще нет в природе? Неважно. Неважно! Совсем не важно, где она будет петь! Она будет петь, и толпы людей будут сходить с ума от ее голоса, и эта песня — О! Эта песня станет ЕЮ на все времена! — Tango, Pariser Tango — «Господи!» — но так и будет! Она будет петь, и он будет любоваться из-за кулис, из ложи или из зала, любоваться и сходить с ума от любви, которая никогда не закончится.
Tango, Pariser Tango, Ich schenke dir mein Herz beim Tango Die Nacht ist blau und s"uss der Wein, wir tanzen in das Gl"uck hinein, bei diesem Tango, Pariser Tango Ich wьnsche mir, es bleibt noch lang so Ein Leben lang so sch"on wie heute Mit dir und mir f"ur alle Zeit.…
В прошлой жизни — и это, между прочим, как понимал теперь Олег, было самое лучшее определение — так вот в прошлой жизни он легко и охотно засыпал, в любом транспортном средстве, где не надо рулить самому. Но вот за окном ночь, и поезд стучит на стыках рельсов, и до Вены еще «пилить и пилить», а сна ни в одном глазу. То ли молодость вторая спать не дает, то ли мысли «разные», то ли близость Тани…
«Спит или делает вид?… Не лишено…» — Думает Олег, удаляя за ненадобностью громоздкие черновики своих трудных мыслей.
И в самом деле, последнее предположение не лишено смысла. Рядом с такой женщиной разве уснешь? Таня… вот появилась здесь и сейчас… И поломала великие планы!..
Поломала, не могла не поломать, потому что потерять ее он себе позволить не мог, но и более того не посмел бы ею даже рисковать. Впрочем, он все это уже обдумал, взвесил и разложил по полочкам. Так что весь развернутый текст долгого внутреннего монолога мог быть без сожалений выброшен на свалку истории за ненадобностью. А для утреннего
Он тихо встал, намереваясь выйти покурить в коридор, но его остановил ее совершенно лишенный и тени сонливости голос:
— И для этого ты покупал купе первого класса?
— Не хотел тебя тревожить, — пожал он плечами, встречая ее взгляд из-под ресниц.
— Кури уж, я не сплю, — усмехнулась она в ответ и включила настольную лампу, из-под абажура полился мягкий розовый свет.
— Выпить не хочешь? — спросил Баст, возвращаясь на диван.
— «Заметьте, не я это предложила», — сказала Татьяна, подняв бровь, — Барон, вы алкоголик?
Олег знал эту «игру» российских женщин — это как в армии комплекс опознавания «свой-чужой», — не узнал цитату — «чужой», с тобой и общаться будут как с чужим, а еще и круг твоих интересов прощупают и интеллект проверят…
— Не алкоголик, и не барон, — Баст достал из кармана фляжку и поболтал ею в воздухе, давая Жаннет возможность, услышать аппетитное бульканье. — Я Риттер — то есть, рыцарь, мадемуазель, а это французский коньяк. Вернее арманьяк, но сути дела это не меняет.
— А вы, женщина, — лейтенант? — добавил «отзыв» Олег уже от себя, слегка переделанной цитатой из «Гусарской баллады».
Татьяна улыбнулась и, уходя от скользкой темы, спросила:
— А ты знаешь, что арманьяк производят совсем недалеко от тех мест, где родился д'Артаньян?
— Да что ты говоришь?! — Удивился Шаунбург, он никогда, кажется, не знал, где на самом деле находятся все эти французские Шампани, Коньяки и прочие Божоле.
— Ты не знал! — Победно улыбнулась Жанна. — Ладно, дай мне глотнуть. Только совсем чуть-чуть.
— А я много и не дам! — Баст демонстративно налил ей арманьяк в тот наперсток, который служил его фляжке крышечкой.
— Все ясно: жмот!
«Черт, а это откуда? Какой-то фильм…» — попытался вспомнить Олег…
— Мы, немцы, народ прижимистый, — улыбнулся Баст, сделав порядочный глоток. — Ты разве не знала?
— Знала, — серьезно кивнула она и выпила свой «грамм». — Все боши свиньи и скупердяи!
— Ну, что ж… — Олег достал сигарету, повертел в пальцах, подыскивая правильные слова, но потом решил, что дело не в форме, а в содержании, и заговорил, так и не прикурив: — Через три года здесь начнется война, — сказал ровным голосом. — А в Союзе чистки, считай, уже начались…
— Так! И? — Таня тоже смахнула с лица веселость.
— Я к тому, что Южная Америка далеко и в отличие от Африки имеет вполне цивилизованные города, где…
— Что, правда? — именно этим, ехидным голосом, что Олег «услышал» и спросила Татьяна.
— Вполне. Чили, Бразилия, Аргентина, в конце концов! — не повелся Олег.
— «Зачем нам, поручик, чужая земля?» — Пропела вдруг Таня.
— Мне незачем, — пожал плечами Ицкович. — Я…
— Спасибо, Олег, — как-то неожиданно мягко и душевно сказала Таня, не отводя взгляда, ставшего, напротив, неожиданно твердым. — Но никуда мы не поедем.
«Мы! Или она просто?..»
— Я не о себе забочусь.
— Я поняла, — кивнула она. — Но ты себе никогда этого не простишь. И мне не простишь.
— Не простишь! — Повторила она, останавливая Олега жестом руки. — Даже если никогда слова не скажешь, все равно не простишь. А я… Впрочем, это не важно пока, — прервала она какую-то свою мысль, не захотев озвучивать. — Но ведь и я себе не прощу. Я уже думала об этом… Что ты делал в Праге? — спросила она вдруг.
— Я убил Гейнлейна, — забывшись, по-немецки ответил Олег.