В трущобах Индии
Шрифт:
Три парохода, которые собирались войти сегодня утром в порт Пуант де Галль всего на каких-нибудь двадцать четыре часа, чтобы возобновить запасы угля и провизии, привезли с собой не более тысячи восьмисот солдат; но англичане в то же время прислали с ними лучшего своего офицера генерала Гавелока, своего крымского героя, который предполагал с помощью этого небольшого отряда снять осаду с Лукнова и удерживать натиск бунтовщиков в ожидании более сильных подкреплений.
Нана-Сагиб и Сердар, осведомленные в совершенстве об этом обстоятельстве, имели между собой очень длинное и секретное совещание; они не скрывали от себя того обстоятельства, что английский генерал, прославившийся своей смелостью и искусством, мог с помощью гарнизонов
Тут только понял Нана, какую ошибку он сделал, не осадив на другой же день после начавшейся революции Мадрас и Кулькутту, как это советовал ему Сердар; но теперь было уже поздно, так как города эти были в настоящее время хорошо укреплены и могли несколько месяцев противостоять осаде. В это самое время Сердар и составил свой смелый план похитить генерала Гавелока, который один только был в силах вести предполагаемую компанию.
При мысли о возможности захватить в свою власть английского генерала по лицу Сердара пробегала странная улыбка, в которой опытный наблюдатель увидал бы сразу глубоко скрытое чувство личной ненависти; но улыбка эта пробегала, как мимолетная молния, и было бы невозможно основывать какое-либо предположение на этом факте, не появляйся всякий раз, когда произносилось имя Гавелока, то же самое характерное выражение, которое на несколько секунд меняло облик этого обыкновенно спокойного и серьезного лица.
Надо полагать, что в прошлом этих двух людей было какое-то приключение, которое поставило их лицом к лицу и теперь должно было снова натравить их друг на друга. Нет ничего удивительного, если невольно вырвавшиеся у Сердара слова о мести, которой он ждал в течение долгих лет, были намеком на это таинственное соперничество.
Абсолютное молчание относительно придуманного им плана являлось во всяком случае обязательным, а потому понятно, что Фред, несмотря на всю свою дружбу к Бобу, которого он в хорошем настроении духа называл всегда генералом, не мог доверить ему столь важной тайны, тем более, что Боб представлял собою живое олицетворение болтливости.
У него в жизни была также своя ненависть, о которой он рассказывал всякому встречному и при всяком удобном случае, и если враг его до сих пор еще ничего не знал об этом, то янки был здесь не виноват. Всякий раз, когда с ним случалось что-нибудь неприятное, он потрясал по воздуху кулаком и кричал таким голосом, который казался скорее смешным, чем страшным:
— Проклятый Максуэлл, ты поплатишься мне за это!
Максуэллом звали офицера, который по распоряжению высших властей проник во дворец генерала Боба Барнета и сообщил ему о приказании немедленно, не унося с собой ни одной рупии, покинуть дворец под угрозой быть расстрелянным.
И Боб, который, так сказать, нашел там клад и вел жизнь праздную среди цветов и благоуханий серали, только изредка, как начальник артиллерии осматривая крепостные пушки времен Людовика XIV, поклялся Максуэллу вечной местью, которую он дал себе слово удовлетворить рано или поздно.
По привычке к одной из своих бесчисленных профессий, так как в течение своей жизни, полной приключений, он до некоторой степени примыкал и к коммерции, — он не был бы янки без этого — он составлял в своей памяти нечто в роде бухгалтерской книги двойной системы, к которой все свои злоключения он вписывал в расход Максуэлла, обещая подвести баланс в первый же раз, как только случай снова столкнет его с этим офицером.
Солнце тем временем поднималось все выше и выше на горизонте, заливая золотисто-огненными лучами своими беспредельную равнину индийского океана и роскошную растительность острова, казавшегося огромным букетом зелени, томно омывающим подножие свое в огненно-металлической лазури волн. Вид, открывающийся
— Пароходы у пристани, наконец, через четыре или пять часов должен прибыть наш курьер. Как приятно получать время от времени известия из Европы!
— Говори сам за себя, — отвечал Боб, — ты поддерживаешь поистине министерскую корреспонденцию; я же, черт возьми, с тех пор, как нахожусь в этой стране, не получил еще ни одного лоскутка бумаги от своих прежних друзей. Когда я сделался генералом раджи Аудского, я написал батюшке Барнету и сообщил ему о своем повышении, но старик, всегда предсказывавший мне, что из меня ничего хорошего не выйдет, прислал мне сухой ответ в две строчки, что он не любит мистификаций… Вот единственное известие, полученное от моей почтенной семьи.
— Только бы Ауджали встретил Раму-Модели, — продолжал Сердар с задумчивым видом, не обращая внимания на болтовню своего друга.
— Ты напрасно послал его одного, — отвечал Боб, — я предупреждал тебя.
— Я не мог отправить ни Нариндры, ни Сами; они не знаю Пуанте де Галль, а так как тамульский и индостанский единственные языки, на которых говорят на Цейлоне, им неизвестны, они не могли бы разузнать о жилище Рами.
— А Ауджали? — со смехом прервал его Боб.
— Ауджали два года до начала войны прожил у меня вместе с Рамой-Модели и сумеет его найти. Можешь быть уверен в его сообразительности. Я ему, впрочем, вручил письмо, достаточно объясняющее все, на тот случай, если бы Рама не понял по виду курьера, что оно адресовано ему. В том же пакете находится целая серия корреспонденций, адресованных европейским офицерам в армии Нана, которые не могут иначе получить никаких известий во время войны с Англией, ибо у революционеров не имеется ни одного порта, посредством которого они могли бы сообщаться с заграницей.
— Достаточно малейшего подозрения, чтобы друг твой Рама был повешен на крепостном валу.
— Рама не боится ни англичан, ни смерти.
— Полно, — отвечал Боб несколько ворчливым тоном, — не станешь же ты уверять меня, что ты исключительно из любви к ремеслу сельского почтальона заставил нас пройти форсированным маршем всю Индию, чтобы стоять для каких-то наблюдений на верхушке пика Адама!
— Вот ты снова нарушил свою клятву, — с грустью сказал ему Сердар, — зачем предлагаешь такие вопросы всякий раз, когда представляется к этому случай, тогда как знаешь, что я не могу и не хочу тебе отвечать?
— Ну, не сердись, — сказал Боб, протягивая ему руку, — я ничего больше не буду спрашивать и с закрытыми глазами буду всюду следовать за тобой… только не забывай меня, когда понадобится наносить удары или получать их.
— Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, — с искренним волнением отвечал ему Сердар. — Не бойся, ты понадобишься мне, вероятно, раньше, чем я желал бы этого.
Он взял бинокль и по-прежнему занялся наблюдением.
Так всегда кончались эти споры.
Тем временем Нариндра и Сами приготовили кофе и рисовые лепешки, простая и умеренная пища, составляющая обыкновенно первый завтрак.