В трущобах Индии
Шрифт:
Прошло два года такой ревностной проповеди — и ни один индус не обратился, ибо обратиться значило отказаться от семьи, потерять социальное положение среди своих, другими словами опуститься до уровня парии.
Надо отдать справедливость обществу «Духов Вод»: первые предупреждения исходили от него; браматма, бывший тогда верховным вождем, отправлял к вице-королю посла за послом, умоляя его положить конец этой мании обращения, если он не хочет вызвать самых страшных бедствий. Ничто не помогало. Вот тогда-то восстали двести пятьдесят тысяч мусульман, служащих в армии. А так как туземные войска Индии состояли почти исключительно из людей этой религии, то правительство
Тогда-то француз, известный под именем Сердара, присоединился к Нана-Сагибу, затем спас его после взятия Дели и скрыл его от англичан. Мы не вернемся больше к этим событиям; мы не можем открыть настоящие имена участников описываемых здесь событий, ибо некоторые из этих лиц еще живы и могут пострадать от мести англичан.
Француз этот, оставшийся верным Нане, живет еще до сих пор с принцем в маленьком уголке земного шара, неизвестном его врагам. Только после смерти их напишем мы историю последних дней жизни Нана-Сагиба и его верного защитника*.
></emphasis >* Эти строки написаны в 1889 г.; Л.Жаколио умер в 1894 году.
Первое восстание, вместо того, чтобы послужить уроком сэру Лауренсу, еще сильнее рассердило его, и он затеял борьбу с Деканом, который в восстании не участвовал. Все это должно было привести к тем же результатам, как и в Бенгалии. Не ограничиваясь разосланными им декретами, стеснявшими индусов в исполнении их религиозных обрядов, Лауренс сам явился к Беджапур,
— этот таинственный оплот всех древних традиций.
В этот вечер, несмотря на предупреждения, получаемые им со всех сторон, сэр Джон Лауренс был счастлив. Он верил в упрочение своего положения, и надеялся, что его могущественные покровители добьются продления его полномочий еще, по крайней мере, на целое пятилетие.
Некоторое время сидел он, предаваясь всевозможным размышлениям по поводу событий, которые только что разыгрались, а затем впал мало-помалу в то дремотное состояние, когда дух освобождается от власти материальной обстановки и улетает куда-то на волшебных крыльях воображения… В таком полусонном состоянии, находясь еще под впечатлением трагического конца своего друга, вице-король увидел вдруг словно призрак Ватсона, который протягивает к нему руки, желая прижать его к своей груди… Волнение лорда было так сильно, что он не мог удержать крика испуга и, откинувшись назад, конвульсивно замахал руками, как бы желая оттолкнуть от себя ужасное видение… Когда он, наконец, убедился, что это был лишь плод расстроенного воображения, то пришел в себя.
— Какое счастье, что это был сон! — сказал он со вздохом облегчения.
Вид громадных развалин, выглядывающих ночью из-за темной растительности, которая окружала дворец Омра, невольно возбуждал в нем какое-то жуткое чувство. Чтобы отделаться от него, он закрыл окно и позвал дежурного слугу.
Камердинер появился со своими помощниками, чтобы приготовить комнату и постель. В то же время вошел и Эдуард Кемпуэлл, за получением приказаний на ночь. Он был, по-видимому, чем-то удручен и делал неимоверные усилия, чтобы не выказать этого.
— Не удвоить ли часовых, ваша светлость? — спросил он, когда слуги вышли по знаку своего господина.
— Всякая предосторожность
— Я к услугам вашей светлости, — отвечал молодой офицер, кланяясь.
— Оставим на минуту дела службы, Кемпуэлл. — сказал вице-король, — хотя то, что я хочу сообщить вам, косвенно относится к ней… Я уже выражал вам свое удовольствие по поводу аккуратного исполнения вами своих обязанностей и давно ищу случая вознаградить вас, не оскорбляя самолюбия ваших товарищей, которые старше вас чином.
— Назначив меня в штаб вашего превосходительства, вы исполнили все мои желания; в данную минуту я ничего большего не смею желать.
— Скромность — похвальное чувство, молодой друг, но будущее человека всегда почти зависит от первого шага, который дает ему возможность выдвинуться из ряда раньше других; такой шаг не пропадает даром… Я, например, приписываю свое назначение вице-королем Индии не тем заслугам, которые я оказал своей стране, когда занимал разные служебные посты, — а тому, что в начале своей карьеры мне посчастливилось оказать большую услугу губернатору Мадраса, — и спас его утопающего сына. За это я был назначен ассистентом в Каддулуре на десять лет ранее того, когда назначают обыкновенно на такой высокий пост… Ни один из моих конкурентов не мог потом догнать меня. Благоприятные обстоятельства подняли меня, и с того дня уже можно было предвидеть, что я буду управлять одним из четырех президентств Бомбея, Мадраса, Агры или Лагоры, — чего редко кто достигает из гражданских чиновников. Я хочу оказать вам ту же услугу, возвысив вас на много лет раньше обыкновенного до чина капитана. Вы будете продолжать ваши обязанности поручика, но по власти, данной мне королевой, я назначаю вас капитаном свиты в 4-м шотландском полку, где вы уже числитесь.
— Я — капитан? — пробормотал молодой человек, который не мог верить своим ушам. — Но ведь надо прослужить пять лет поручиком, а я служу всего год.
— Вы забываете, — прервал его сэр Джон Лауренс, — что этот параграф воинского устава отменяется в экстренных случаях… А ловкость, с которою вы арестовали вождей ужасного общества, столько веков заставлявшего мириться с ним все правительства, дает право на отличие. Вот и патент на чин.
— Ах, ваша светлость! — воскликнул молодой офицер, тронутый этим до слез. — Если представится когда-нибудь случай отдать свою жизнь за вас… — Он бросился к сэру Джону и покрыл его руки поцелуями.
— Я видел вашего отца в деле, Эдуард, и знаю, что вы принадлежите к семье, на которую можно рассчитывать.
Несмотря на свое счастье, Эдуард Кемпуэлл был видимо чем-то встревожен; но всякий, кто не знал причин этой тревоги, мог, как и вице-король, принять это за волнение по случаю повышения.
— На патенте не достает только, — сказал сэр Джон, — печати королевы; я сейчас приложу ее.
Когда он встал, чтобы взять из золотого ящика печать королевы, молодой человек сжал руки и пробормотал:
— Что делать, Боже мой! Что делать? Если я буду молчать, то совершу двойную измену против своей страны и своего благодетеля… А если скажу…
Вдруг он ударил себя по лбу:
— Да, — сказал он, — само Небо внушает мне эту мысль… Только мать моя может помешать непоправимому несчастью…
— Вот и сделано, — сказал вице-король, кладя печать обратно на место.
— Желаю, мой милый Эдуард, чтобы открывшаяся вакансия дала вам возможность скоро занять ваше место.