В тупике бесконечности
Шрифт:
— Друзья, тема сегодняшней лекции: изображение будущего писателями начала двадцать первого века, нашими предками. Да-да, того самого будущего, в котором мы с вами имеем удовольствие жить, – молодой доцент сделал паузу, затем театральным жестом левой руки, точно фокусник в парке развлечений, показал голограмму, на которой суровые люди с оружием и с масками на лицах, в едином порыве бежали по обожженной земле к гигантским металлическим паукам.
В аудитории началось движение. Те, кто сидел дальше, привстали, чтобы лучше видеть. Несмотря на то, что лекция Крюка (прозвище, которое он получил за свою руку) стояла в расписании первой, у него всегда был аншлаг. Это вместо лекций Магарыча и Капли можно поспать, а на истории литературы Крюка любой сон проходил. Он умел держать внимание аудитории, всегда вел лекцию вживую – а это значило немало. Хотя никто не обязывал его приходить. Напротив, было в порядке вещей, когда в аудитории вместо преподавателей вещали их голограммы, а сами они в это время мчались в авто по зеркальным мостам Крымской Ривьеры или находились в сверкающем белизной кабинете врача-модификатора и над ними парили, трепеща прозрачными крылышками, металлические роботы-стрекозы с головками-шприцами. Крюк был одним из немногих, кто не прибегал к модификации, хотя уж кому-кому, а ему она точно нужна.
Но он как будто гордился своей покалеченной рукой и не желал менять на новую даже по социальной программе. Коллеги считали его ненормальным, неуживчивым, не толерантным. Несколько раз под различными предлогами пытались изгнать с кафедры; недавно им это почти удалось, и Татья с группой других инициативных студентов собирала подписи в его поддержку. Тот бой они выиграли, но теперь Игорь Натанович находится под пристальным вниманием администрации.
А он будто не замечал всего этого, только скрюченные пальцы на правой сжимались в кулак еще крепче. Игорь всегда приходил на лекции без опоздания: худощавый, если не сказать субтильный, с ежиком светлых волос, аккуратными усиками, в выглаженной женой рубашке, начищенных туфлях. Начинал говорить негромким приятным баритоном с неизменной ироничной интонацией и с первых слов завоевывал внимание аудитории. Была в его выступлениях некая магия, отчего присутствующим казалось, будто они посвященные в тайное общество, а за ироничными пассажами стоит что-то запретное. В старину о таком говорили: читай между строк. Сейчас художественные книги не читали, необходимость в этом заменила прямая трансляция текстов в сознание. А выражение осталось, и все, кто посещал лекции Крюка, понимали его значение, потому что он учил их читать. А в особенности, осознавать прочитанное.
Именно за это Татья обожала и одновременно ненавидела его. Хоть и не понимала. Ведь взрослый же человек, а ведет себя по-ребячески глупо. А он называл глупой Татью. Закладывал здоровой левой рукой ей за уши тяжелые черные локоны, целовал в шею и шептал так, что от его дыхания становилось щекотно: «Неужели ты думаешь, я не знаю, что можно говорить, а что нет? Не бойся, я держу ситуацию под контролем. Играюсь немного на краю, но ни одна сволочь меня не прижмет».
А она все равно боялась. И не понимала. И любила вопреки всему. Не хотела, чтобы вышло, как с папой, не хотела стать такой же, как мать: серой, пьяной, боящейся всего и сразу.
Между тем, Крюк уже поменял голограмму. Теперь перед студентами кривили уродливые рожи зомби. Их обнаженные серые торсы бугрились мышцами, ноги были полусогнуты для прыжка.
– Литература того периода пронизана атмосферой упадка, апокалиптическими и постапокалиптическими мотивами, – говорил Крюк. — Зомби, нашествия инопланетян, вторжения захватнических армий из параллельных миров, именно так люди прошлого представляли себе будущее.
Вот опять: все правильно говорит, не придерешься, но почему-то за его словами мерещилось другое. Что не считает Крюк литературу предков упаднической, а наоборот любит и дажечитает. Уж Татья точно это знала: с Игорем они часто читали именно такие книги. Было непривычно разворачивать потрепанные страницы и скользить глазами по строчкам. Раньше, говорил он, так делали все, кто хотел почитать книгу. К сожалению, печатные тексты вытеснил аудио и электронный формат, а затем — перенос изображений в сознание. Поток движущихся картинок – это гораздо быстрее и не отвлекает от основных дел.
Когда жена с детьми были в отъезде, Крюк приводил Татью к себе. В первый визит ее поразило то, что его семья из четырех человек ютилась в двух маленьких, заставленных шкафами и заваленных мягкими игрушками комнатушках. В то время как для книг отведена огромная комната с системой климат-контроля и регулятором уровня влажности. Татье тогда даже подумалось, что Игорь любит книги больше людей.
— Вы так заботитесь о них, – робко сказала она, обводя рукой стеллажи с темными корешками книг, что выстроились вдоль трех стен от пола до потолка.
– Вольтер говорил, читая в первый раз хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга. Вновь прочитать уже читанную книгу — значит вновь увидеть старого друга. Так что, мой дом полон друзей и конечно я о них забочусь, — ответил Игорь с улыбкой и впервые поцеловал ее.
Татья украдкой огляделась по сторонам: догадывается ли кто-нибудь из студентов об истинных мыслях Крюка? Не заметили, что его воротит от этой лекции? Но все были увлечены голограммами.
А Крюк тем временем подбирался в лекции к месту, которое написала для него Татья. Это была тошнотворная, лизоблюдская речь, преследовавшая единственную цель: обмануть тех, кто пристально за ним наблюдает.
«Не будем судить предков строго, — должен сказать Игорь. — Их жизнь была гораздо тяжелее нашей. Им еще не удалось победить опаснейшие виды болезней, решить политические и экономические проблемы. Они боролись за выживание. Поэтому неудивительно, что они были склонны к насилию, многие впадали в депрессию и суицидальные настроения. Они говорили друг другу: зима близко. И посмотрите, как они ошибались: мы живем в прекрасном обществе, пронизанном светом справедливости».
И вот теперь, глядя на него с восьмого ряда, Татья знала, что Игорь этого не скажет. Иначе он перестанет быть Крюком.
— Сейчас мы разберем, что есть апокалиптическая и постапокалиптическая литература, -- говорил Игорь, небрежно выбросив из речи карьерно нужный фрагмент. – Истоки ее находятся в эсхатологии – учении о конце света. Одно из самых ранних произведений такого рода, Книга Даниила. Относится ко времени восстания Маккавеев против владычества селевкидских царей.
Заметив, как сильно дрожат от злости пальцы на руках, Татья сжала их в замок. Бесит! Эгоист! Упрямец! Ладно не о ней, хоть бы о семье своей подумал! Что будет с его маленькими детьми, если он вылетит из института? Охватившая ее злость была так сильна, что даже горькая правда – у него семья, которую он никогда не оставит, а она всего лишь влюбленная дура – не причинила обычной боли.
Неожиданно для себя самой Татья поднялась в полный рост.
Игорь остановился на полуслове, по аудитории пошла цепная реакция. Сначала повернули головы сидящие рядом, потом те, кто за ними, и вот уже Татью со всех сторон бомбардировали удивленно-выжидающие взгляды.
– Вы что-то хотели, Литвинцева? – с вежливым интересом спросил Крюк.
– Я… – она стушевалась, не зная, что сказать. Стоять столбом – глупо, снова сесть – еще глупее. Сзади уже раздались первые смешки.
– Мне нужно выйти, – сказала она преувеличенно громко, чувствуя, как пылают щеки и уши.
– Выйдите, – разрешил Игорь равнодушным голосом.
Татья посмотрела прямо ему в лицо – неужели даже взглядом не попросит прощения?!
Не попросил.
Она схватила сумочку и почти бегом покинула аудиторию. В коридоре остановилась, не понимая, зачем здесь, для кого, для чего. Татья чувствовала себя бесконечно одинокой. Только она и густой, колючий воздух. В висках стучало: «Я ничего для него значу. Просто взял и выбросил все, что я придумала для него!»
Глаза защипало от слез. Татья зло вытерла их рукавом – не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел ее плачущей, – но слезы было уже не остановить. Прижав сумочку к груди, она побежала по коридору мимо закрытых дверей аудиторий и проекций портретов ученых мужей, с укором глядящих ей вслед.