В высших сферах
Шрифт:
– Откладывать не будем, – решительно объявил он.
– Я так и думал, – спокойно ответил Лексингтон. И напомнил:
– По-моему, нам пора.
Палата общин была переполнена. Ни одного свободного места в рядах депутатских кресел, битком забиты все галереи. Публика, пресса, дипломаты, именитые гости теснились на каждом дюйме просторного
Джеймс Хауден во второй раз за сегодняшний день приветствовал спикера поклоном и занял свое место. Он чувствовал на себе взгляды множества людей. Пройдет совсем немного времени, и, когда загудят провода информационных агентств и телетайпы начнут отстукивать срочные сообщения, к нему обратятся взоры Северной Америки и даже всего мира.
Прямо над собой, в дипломатической галерее, он видел чопорного, неулыбчивого советского посла, посла США Филиппа Энгроува, британского верховного комиссара, послов Франции, Западной Германии, Италии, Индии, Японии, Израиля.., еще с дюжину других.
Сегодня вечером их донесения – телеграфом или с дипкурьерами – поступят во все крупные столицы мира.
По галерее спикера прокатился шумок – Маргарет Хауден заняла оставленное ей место в первом ряду. Она посмотрела вниз и, встретившись взглядом с мужем, улыбнулась. По другую сторону центрального прохода застыл в ожидании Бонар Дейтц, весь внимание. За его спиной, неловко скорчив искалеченное тело, сидел Арнольд Джини, обводивший зал возбужденными, горящими глазами. На правительственной стороне, справа от Хаудена, недвижимо застыл упорно глядевший прямо перед собой Адриан Несбитсон: плечи вызывающе расправлены, на щеках красные пятна.
Посыльный почтительно вручил премьер-министру записку. Милли Фридмэн сообщала: “Совместная сессия конгресса в полном сборе, и президент вошел в Капитолий. На Пенсильвания-авеню его задержала ликующая толпа, но выступление он начнет вовремя”.
Задержала ликующая толпа. Джеймс Хауден ощутил острый укол зависти. Позиции президента были твердыми и продолжали упрочиваться, его собственные начинали шататься.
И все же…
Никакое дело нельзя считать проигранным до самого последнего мгновения. Если ему суждено уйти, он будет бороться до самого конца. Шесть министров кабинета – это еще не вся страна, и он обратится прямо к народу, как поступал и прежде. Возможно, в конце концов он еще может выжить и победить. Хаудена охватило чувство собственной силы и уверенности.
До четырех осталось десять секунд. Палата общин замерла в напряженном ожидании.
Здесь порой властвовали банальности: скука и вялость, посредственность и заурядность, сведение мелких счетов. Но в случае необходимости палата могла подняться и до осознания важности момента. Вот как сейчас. Это был момент, который останется в истории – сколько бы лет ей ни было отпущено.
"В каком-то смысле, – подумал Хауден, – мы есть отражение самой жизни: со всеми нашими слабостями и мелочностью, но все же за всем этим всегда остаются высоты, которых может достичь человек. Свобода в любом проявлении и любыми средствами – одна из таких высот. И если для того, чтобы обрести большее, приходится отказываться от малого, подобная жертва целиком и полностью оправданна.
Я сделаю все, на что способен, чтобы найти нужные слова и указать им путь”.
Куранты Бурдон-белл на Пис-тауэр начали величественно отбивать четыре часа.
Спикер объявил:
– Премьер-министр.
Не зная, что ему уготовило будущее, Хауден поднялся, готовясь обратиться к палате общин.