В январе на рассвете
Шрифт:
— Уже не вырваться, — сказал Чижов.
— Вырвешься! Ну, Чижов!
— Не могу я… нельзя мне. Одному туда нет мне ходу. Мне же никто не поверит, если я один…
— Я же тебе все пароли, все явки сообщил, а мне их Кириллов. Понял? Поверят, друг… Иди! Теперь-то ты проверенный, в доску свой.
— Все равно всякое могут подумать. Скажут: предатель, завел ребят, погубил.
— А ты не паникуй! — разозлился Володька, задыхаясь от едкого дыма. — И пусть не поверят! И пусть даже тебя шлепнут, а ты карту доставь… Вот и все.
Чижов нетерпеливо повел плечом.
— Лучше я здесь останусь. Для меня так честнее будет.
— Да пойми же ты, дурило,
— Ладно, иду, — хриплым голосом выдавил Чижов.
— Ну вот, вот, давно бы так, а то ломаешься… Спасибо, Иван Дмитриевич, уж ты не дрейфь. Ну… дело в шляпе, да?!
И он рывком оттолкнулся от Чижова. А тот, угрюмый, поникший, даже с места не сдвинулся, и только сердце у него на миг похолодело, сжалось, как тогда летом под Севастополем, у моря…
Изба пылала, с крыши на землю обрушились стропила, высоко взметнув кверху сноп искр; огненные клочья несло ветром далеко по улице, то вздымая в воздух, то швыряя на багровый кипящий снег.
Приподняв голову, Володька еще раз обвел долгим жадным взглядом заполненную косматым дымом чужую горницу с трепетно шевелящимися стенами, освещенное заревом подворье в рыхлых сугробах, так ярко отблескивающих, что рассветное небо над ними казалось еще по-ночному непроглядным. А потом он встал и, прежде чем выдернуть чеку на гранате, старательно вытер рукавом куртки со лба холодный пот.
Держа автомат на изготовку, Чижов стоял в простенке, ближе к выбитому, без рамы окну, выходившему в огороды. Привалясь плечом к косяку и чуть спружинив согнутые в коленях ноги, он готовился выскочить наружу, как только раздастся взрыв. Краем глаза, повернувшись вбок, видел он, нет, скорее мысленно представлял себе, как Володька, полускрытый дымом, идет по двору с поднятыми над головой руками в рукавицах, где спрятана крепко зажатая в кулаке граната, в распахнутой куртке, с болтающимся на груди автоматом; идет медленно, то и дело спотыкаясь и припадая на раненую ногу. Потом, уже где-то за пожарищем, вынырнув из дыма, на виду у гитлеровцев, он остановился, затравленно завертел головой.
— Бросай автомат, ну! — кто-то крикнул ему громко издали.
— Сдаюсь я, сдаюсь, фрицы, вот я! Берите меня! — исступленно орал Володька, поворачивая во все стороны лицо, подманивая фашистов поближе к себе, и уже видел их, врагов своих, — темные фигуры в мглистой утренней синеве, подсвеченной и задымленной пожаром; приближались они неуверенно, настороженные, а тот, долговязый, в офицерской шинели, тот в очках, с пистолетом — позади всех, так далеко, что и не достать его никак.
И шагнул Сметанин и, продолжая что-то выкрикивать, бросил гранату под ноги — между собой и солдатами, набегавшими к нему скопом. В то же мгновение земля под ним качнулась, и он рухнул навзничь, загребая руками воздух.
Но ничего этого Чижов не видел. В тот момент, когда за избой грохнуло, он привстал на подоконник и прыгнул в сугроб, подальше от горящей стены. Закутанный на время дымом, он тут же перекатился боком за сугроб к изгороди и, не задерживаясь, только поглубже зарываясь в снег вместе с автоматом, проворно пополз вдоль прясел, туда, где в огороде темнел разворошенный стог сена.
Со всех сторон взахлеб гремели автоматные очереди, которые, словно подстегивая, опрометью гнали его вперед, к обрыву, на деснянскую кручу. Кажется, он поминутно падал, прямо с размаху лицом в снег, потерял где-то шапку, но сразу вскакивал и бежал что есть мочи, старательно пригибаясь, чтобы казаться незаметнее. А стрельба не прекращалась. Он отчетливо слышал выстрелы где-то вблизи, совсем рядом, но не знал, в кого там стреляют, и сам в кого-то стрелял, когда увидел в овраге вооруженного человека, выпустив целиком весь диск почти в упор. Эти суматошно гремящие выстрелы преследовали его по пятам; они звучали еще долго-долго, казалось, ничто уже вовек не сможет остановить и оборвать их…
Спустя час Чижов свалился под деревом в глухом лесу. Он лежал, уткнувшись лицом в руки, запаленно дыша, не в силах никак отдышаться. Шапки на нем не было, волосы на голове заиндевели, но его мучила жажда, внутри все запеклось, и он изредка вскидывал головой, судорожно хватая ртом снег из-под руки.
Потом он сидел на снегу, прижимаясь спиной к стволу дуба, захватив лицо руками, не замечая, как между пальцев просачиваются слезы.
Слух его временами как будто все еще улавливал потрескивание автоматов и звон выстреленных гильз под ногами, перед ним зримо вставало пожарище, и, когда открывал глаза, он видел среди заснеженных ветвей над собой багрово-зловещие пятна. И еще множество таких же язычков пламени как бы вспыхивали вокруг в вершинах молодых дубков, которые постепенно светлели.
Как-то удивленно повел Чижов головой, вгляделся. Да это же вовсе не отблески пожарища, встававшего над лесом. Да это же настоящие дубовые листья, широкопалые, как стиснутая пятерня, прокаленные до красноты морозом. Почему-то нынче не все молодые дубки сбросили на зиму листву, она и теперь держалась крепко на ветвях, несмотря на снегопады.
«Вот держатся еще, — думал устало он. — И пусть держатся. И мне нужно держаться… Надо поискать отряд Васина в лесу, хотя бы и сутки тут поблуждать… Вдруг найду… Как Сметанин… Он всегда отыскивал какой-нибудь выход…» Посмотрел на карту, прикинул, какие близ есть деревни.
Он еще немного посидел под дубком и стал подниматься. Нелегко это было сделать ему. Но знал он, что переборет себя, обязательно подымется, и как бы ни надсадно было на душе, какое бы смятение ни чувствовал он в себе, наверняка он пойдет, и пойдет не куда глаза глядят, а сперва в ближайшую деревушку Дубовку, где он должен встретить связника трубчевских партизан, с кем ему надлежало увидеться, чтобы получить какую-нибудь помощь. Бригада ждет его помощи, ой как ждет… И в сущности, думал он, бригада может прорваться тем же путем, который проделала разведгруппа. Только миновать стороной станцию Красный Рог — там дополна фашистов. А чуть дальше — можно. Если бы не провал связника в деревне, где была засада, все было бы иначе… Одна эта ошибка стоила жизни товарищам. Вот лишь он вышел. За Десну вышел. И почему-то уверен он был, что после всего, что произошло сейчас, после всего пережитого, он сможет сделать такое, на что не был способен раньше.
Но время поджимало, нужно было спешить. Чижов сделал первый шаг, потом второй, третий и, вслушиваясь в скрип снега, пошел через лес в Дубовку, которая должна находиться в десяти километрах. Автомат с пустым, расстрелянным диском он все время придерживал на груди рукой…
Красноярск — Брянск — Красный Рог