В Заболотье светает
Шрифт:
Нам — потому что это же, так сказать, наша болячка, этот Бобрук. Я согласился, оформил дело через банк. Послезавтра приезжает инспектор государственных доходов и передает постройки нам. Правильно?
Некоторое время в хате стояла тишина.
— Та-ак, — протянул Ячный. — Новая новинка на старую брюшинку…
— А чего его жалеть! — сказал Комлюк. — Разве он когда человека миловал? При немцах чего только не вытворял! А дай ему опять волю, да если б еще сыночки вернулись, он и не так бы ощерился!..
Леня Шарейка скривил
— А все ж таки жалко. Вспомню только, как я коров у него пас, как я ворону в колодец ему кинул, — и теперь душа болит за человека. А у Василя нашего? Ведь он тоже Бобрукову затирку хлебал. Давай, Василь, вместе поплачем!..
— Ой, ой, ой! И накурили же вы! — вдруг послышалось у порога. — Свое небо устроили мне в хате. Добрый вечер всем!
Это вернулась с вечерки Олечка.
— Рановато сегодня она, — толкнул я Чугунка. — Не сидится ей одной на вечерках. Не знаешь ли, случайно, почему?
Алесь улыбнулся, — довольный этим намеком, блеснул глазами и пробасил:
— Ну, ну! А сам-то ты лучше?
А Олечка его — девчина ничего. Румяная с мороза, как яблочко. А смеется — зубы так и блестят.
— Сидите тут да курите, — говорит она, — а у Тарадры икона обновилась. Все село уже знает…
Ячный посмотрел на меня, лукаво прищурил левый глаз под седой бровью.
— А что, Василь, не говорил я тебе? Все будет пущено в ход, как по плану!
…Заседание на этом не закончилось. Кое-кому, конечно, хотелось бы поглядеть на новое чудо, которое ходило-ходило вокруг по деревням да вот, наконец, и к нам пришло… Однако никто не ушел.
— Глупости это все, товарищи, — сказал Кастусь. — Вражьи штучки. Кто за гриву не удержался, тому и хвост не поможет. Будем продолжать работу.
Он заговорил о глине в наших глинищах и о саманном строительстве.
14
— Эх ты, Василь! — с этими словами вошел к нам утром Чугунок. — Сидишь тут да сапог ковыряешь, а я тем временем чудо сотворил. Был я до этих пор Алесь — и все тут. А с сегодняшнего дня я чудотворец. Старуха ваша дома? Нет. Жаль… Интересно, был раньше такой святой: какой-нибудь Алесь или Алексей Чудотворец?
— Такого чумазого, как ты, кажись, не было. Да и ты что-то сегодня чистенький…
— А я, брат, в кузню еще и не заглядывал. Пришел вчера с правления домой и думаю: как же нам тут встретить ее, икону эту обновленную? Я ж его, господа бога, сам когда-то малевал, помнишь?
— Ну, и что ж ты надумал?
— Надумал, не бойся. Пришлось только ни свет ни заря сбегать в Кленово, в аптеку.
Чугунок снял овчинные рукавицы, кинул их на лавку и поправил ушанку, словно для того, чтобы ловчей было говорить.
— Как раз поспел на их молебен. Баб, брат ты мой, полная хата, а сама Тарадра подперлась кулачком и лопочет:
«Я и говорю, подметаю это я под вечер хату, а тут как блеснет, как засверкает! Гляжу: так это
Бабы уши развесили, слушают. А Бобручихи нет. Ну, думаю, елки зеленые, я это дело разберу. Чудо-то чудо, да какие из него выводы будут? А она, брат, давай им эта выводы, как по писаному, выкладывать. «А что, говорит, брешут ведь, что бога нет. И колхоз этот выдумали, и еще всякое…»
Так и есть, думаю, без Бобручихи здесь не обошлось. Даже Ганна Носик и та ручки на животе сложила. «Конечно, говорит, сестрицы мои. Рече безумец в сердце своем: несть бога. А он, создатель, все видит. Се гряду, говорит, и возмездие мое со мною…»
Тут я не выдержал. «И ты туда же! — говорю. — А с каких это пор вы, баптисты, за иконы стоите? Вы ж до сих пор были против».
Тут уж они, бабы, на меня, как куры на несчастную мышь.
«Бог один, — расходилась Тарадра. — Как человек ни молится, так и хорошо. А вы вон из моей хаты, безбожники!..»
— А ты что, не один разве был? — спрашиваю я у Чугунка.
— Да что ты! — смеется Алесь. — Никогда поп один обедню не служит. Хлопцы были и девчата. И за тобой я посылал, да вас обоих дома не было. А где же Микола?
— В сельсовет поехал с Ячным Кастусем. Ну, рассказывай.
— Дай закурю.
«Алексей Чудотворец» начинает сворачивать цигарку. Но и ему не терпится, и, прислюнивая бумажку, он цедит:
— Ну, тут уже… понятно, я начал… Дай огонька.
С форсом выпустив первую затяжку, Алесь заговорил спокойней:
— Гляжу я, брат Василь, на иконы, вижу: и впрямь блестит богородица. А рядом с ней Николай Чудотворец. Глядит на меня, бородач, из-под своего котелка и, кажется, вот-вот загнет: «Пошел вон!»
«Отчего ж ты, говорю, Татьяна, и Миколу тоже не намазала?»
«Что намазала? Чем намазала?»
«Сама хорошо знаешь, чем мажут. А хочешь, так я еще раз тебе покажу».
И показываю ей вот эту самую, браток, бутылочку. «Ну, что, говорю, она?»
«Ничего я не знаю, чугун ты! Никто мне ничего не давал. Пускай тебя так мазями мажут, как я ее мазала!»
А тут хлопцы:
«Давай, Алесь, давай!»
«Что давай? Трясцу я вам дам!» — взвизгнула Тарадра.
Никто, брат, ее не держит, а она кричит: «Пусти!» А сама в запечек да за скалку. Подскочила оттуда к столу, встала у икон и ну орудовать, как саблей.
Э, думаю, тут можно, как говорится, и голову за правду сложить. Пойдем, хлопцы, в обход. А мы взяли с собой про запас еще одну икону. И как раз такой же Микола, замурзанный, злой. Достал я из кармана тряпочку, смочил ее из бутылки и начал. Выручай меня, думаю, перекись водорода. Слышал, что можно ею позолоту чистить, а сам никогда не пробовал… И что ж ты думаешь? Посветлели, брат, ризы святителя. Хлопцы хохотать, а я говорю: