В забытой стране
Шрифт:
Но вот дверцу снова закрыли, и я, расстроенный, вернулся во дворец, не надеясь уже никогда увидеть круглую, улыбающуюся физиономию своего друга, с которым так неожиданно свела меня судьба.
Глава XXIII. ВТОРОЙ ПОДВИГ ЧАНА
Я не вижу особой необходимости говорить вам, что Чан вернулся назад живым и невредимым. Это и без того ясно — в противном случае я не имел бы удовольствия описывать наше удивительное путешествие.
Сейчас мне хочется только рассказать вам вкратце о втором подвиге Чана, подробности о котором я услышал от него самого после трехдневной разлуки.
Отойдя подальше от дворцовой стены, Чан уселся на углу узкой улочки. Прохожих было немного. Каждый раз, заслышав шаги, он протягивал руку, прося подаяния. Так прошло несколько часов.
Мой друг неспроста просидел здесь столько времени: во-первых, он сумел хорошо ознакомиться с данным районом и, во-вторых, убедился в том, что никто не видел, как он выходил из дворца.
В полдень Чан спустился с горы и по безлюдным улицам и переулкам добрался до храма бога Ра.
С наступлением сумерек вокруг храма загорелись костры. Это солдаты, которых Псаро расположил поближе к храму на случай внезапного нападения, готовились к ночлегу.
Солдаты приняли Чана за слепого и немого нищего и накормили его. Воины вообще, независимо от их страны и рода-племени, во все века отличались отзывчивым сердцем, и мне очень приятно отметить, что серафийские солдаты, которые являлись представителями древней цивилизации, не были исключением из этого правила.
Чан улегся среди них и скоро уснул. Эта способность друга засыпать в любых условиях и особенно тогда, когда со всех сторон его подстерегала опасность, всегда казалась мне удивительной и загадочной.
Проснувшись рано утром, Чан начал расхаживать по площади перед храмом. Когда к нему обращались, он делал вид, что не слышит, а если кто-нибудь дотрагивался до него, он мычал и показывал руками на глаза и рот. Люди думали, что он ничего не видит, и проникались к нему состраданием. Чан так хорошо играл свою роль, что никому и в голову не пришло заподозрить его в чем-нибудь.
Вечером Чан прошел в храм, где Псаро и Нохри разместили своих командиров. Вначале несколько человек отнеслись настороженно к вновь пришедшему, но затем, убедившись, что он слепой и немой, потеряли к нему интерес.
Чан был очень опытным сыщиком, и его метод наблюдения вызывал не меньшее изумление, чем способность перевоплощаться. Чан уселся в темном углу храма и опустил веки таким образом, что ему хорошо было видно все происходящее вокруг, в то время как другим казалось, что он сидит с закрытыми глазами.
На следующий день он с утра до вечера бродил взад-вперед по всему храму. Не раз с ним пытались заговорить, но он не обращал на это никакого внимания.
Как Чан сам рассказал мне потом, он оставался здесь так долго для того, чтобы к нему привыкли и перестали замечать его.
Освоившись с обстановкой, он отважился на новый шаг. Ощупывая палкой дорогу, он прошел в ту комнату, где находились Псаро, Нохри и Дхандас.
Чан уже попадался им на глаза в центральном зале храма, но все же Псаро при его появлении выразил неудовольствие и велел ему выйти. Чан, делая вид, что ничего не слышит, спокойно опустился на пол и сел, поджав под себя ноги.
Псаро схватил его за шиворот, но Чан не шелохнулся. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Нохри не сказал Псаро, чтобы он Оставил в покое бедного глухонемого и слепого старика, от которого никому нет никакого вреда. Псаро пришлось отпустить его, и таким образом Чан смог провести третью ночь в самом штабе Нохри.
Дхандас, как мы знаем, не мог разговаривать с Нохри по-древнеегипетски и вынужден был прибегать к помощи Псаро, который выступал в роли переводчика. Когда же Псаро отсутствовал, Дхандас объяснялся с Нохри жестами.
Чан быстрее Нохри понимал жесты Дхандаса, значительно лучше Псаро знал хинди и в результате получил много важных и необычайно ценных для нас сведений.
Так, например, он узнал, что часть жителей города перешла на сторону мятежников, потому что Нохри обещал на следующее утро разделить между ними золото из гробницы Серафиса и наградить их еще более щедро после захвата царского дворца и восшествия на престол.
Наконец в присутствии Чана произошел разговор Дхандаса, Нохри и Псаро и о самой сокровищнице.
Дхандас заявил, что не откроет гробницу до тех пор, пока Нохри и Псаро не поклянутся дать ему треть всех драгоценных камней, и успокоился лишь после того, как они дважды и трижды повторили эту клятву.
Потом Дхандас потребовал предоставить в его распоряжение рабов и небольшой отряд солдат, чтобы он мог в полной безопасности покинуть страну и вывезти отсюда свои сундуки. Нохри согласился и на это условие и сообщил Дхандасу, что по ту сторону гор раскинулся огромный лес, за которым бежит река, ведущая, согласно рассказам Псаро, в удивительный мир, столь отличный от страны серафийцев,
Когда обе стороны пришли к соглашению, Дхандас обещал провести их в сокровищницу, но при условии, что он спустится вниз один и позовет их к себе лишь после того, как отопрет дверь в гробницу.
Повернувшись спиной к Нохри и Псаро, Дхандас направился в угол комнаты, где лежала груда соломенных подстилок, служивших жрецам постелью, снял маску и незаметно засунул руки под подстилку. Нохри и Псаро не обращали внимания на Дхандаса, но Чан, сидя в своем углу, не спускал с него глаз и видел, как он вытащил оттуда ключ от гробницы Серафиса — священный амулет в виде жука-скарабея.
Затем Дхандас вышел из комнаты. Он пропадал примерно полчаса. Причина столь долгого отсутствия была ясна Чану: Дхандас не знал иероглифов, и ему просто понадобилось время, чтобы составить надпись. Когда же наконец ему удалось это, он громко крикнул Нохри и Псаро, чтобы они спустились к нему.
Пока Дхандаса не было, Чан внимательно следил за Нохри и Псаро, чтобы узнать, не замышляют ли они что-нибудь против Дхандаса: в этом случае, оставшись наедине, они обменялись бы хотя бы несколькими короткими фразами. Но оба мятежника, горя нетерпением увидеть несметные богатства, молча ожидали, когда Дхандас позовет их.