В закрытом гарнизоне-2

Ковалев Валерий Викторович

Между тем «Шварц» продолжал удивлять своей работой.

На очередной встрече он сообщил, что у Янкеля имеется несданный помощнику фотоаппарат «Зенит-Е» и представил наполовину засвеченную кассету. На ней имелись панорамные снимки базы, а также отсеков подводных ракетоносцев.

– Это ж надо, – пробормотал я. – Он что и на лодках бывает?

– Ну да, – последовал ответ. – У земляков. А кассету выкинул, посчитал, что засветилась.

– Не хватится? – вынул я сигарету и мы закурили.

– Не, – лаконично заявил Шварц. – А еще он был в дыре.

– Ч-чего? –

едва не подавился я дымом.

– Ну да, – в той, что под хитрой сопкой.

«Дырой» в гарнизоне называли особо режимный объект в сопках, где военными строителями уже лет пять возводилось секретное укрытие для ракетоносцев. Вроде того, что описано в «Секретном фарватере». Доступ в него имел строго ограниченный круг лиц и только по специальным пропускам.

– Значит так, Петя, – затушил я в пепельнице сигарету. – А теперь нам нужно выяснить, есть ли у Янкеля шхеры. Ведь должны быть?

– Должны, – немного подумав, ответил тот. – Они у всех есть.

«Шхерами» у моряков называют укромные места на корабле, где можно хранить то, что нежелательно видеть начальству. Например, то же «шило», игральные карты или «гражданку». Этих мест великое множество и отыскать их весьма непросто.

Потом мы обсуждаем все детали, оговариваем место и время очередной встречи, и расстаемся.

С получением последней информации разработка набирает обороты и берется на контроль высшим начальством. Из Североморска наезжают кураторы, обнюхивают каждый лист и дают ценные указания.

А через неделю мы обнаруживаем тайники Янкеля. В одном фотоаппарат и отснятые кассеты, а во втором две записных книжки. С ожидаемыми снимками и записями. Все это конспиративно фиксируется и остается на месте.

То, что «насобирал» внук пламенной революционерки, составляет государственную тайну, имеет признаки шпионажа и карается по закону лишением свободы сроком на двадцать лет.

Потом осуществляется обязательный этап легализации – тайники «случайно» обнаруживаются командованием при очередном шмоне, и с Янкелем проводится душещипательная беседа.

Ломать судьбу братьям не стали. Зачли заслуги бабушки и родителей, профилактировали, и они вернулись в свой город на Неве.

А со Шварцем, тогда уже полковником СБУ, мы пересеклись через много лет на просторах нынешнего СНГ. И вспомнили за чаркой вот эту историю. Которая так хорошо закончилась. Для всех.

Растворимый кофе

– Королев, подъем! – разрывает тишину отсека потусторонний голос из «каштана» 10 . – Приготовиться к подъему флага!

10

корабельное средство связи

– Есть! – протираю я сонные глаза, натягиваю на себя «РБ», сую ноги в кожаные тапки и, кряхтя, выбираюсь, из своей «шхеры», устроенной под торпедными стеллажами правого борта.

Вообще – то у меня есть штатное место в шестиместной каюте четвертого отсека, но я там никогда не сплю. Себе дороже. По тревогам не нужно сломя голову нестись на боевой пост, и никто не храпит рядом.

Шхера у меня оборудована по высшему классу. На чисто вымытом линолеуме палубы у борта, каютный паролоновый матрас со всеми спальными атрибутами, над ним тихо жужжащая люминесцентная лампа, а в «зиповской» шкатулке у переборки, десяток книг, нехитрый матросский скарб и различный консервированный харч – пожевать на вахте. Еще была гитара, но ее приказали вернуть в каюту. За пение в отсеке матерных песен.

Сладко потянувшись, я пялюсь на мерцающие на переборке отсечные часы – до подъема флага еще есть время, щелкаю рубильником и включаю дневное освещение. Отсек расцвечивается мягким неоновым светом, в котором холодно блестят зеленые туши торпед, сияют лаком алые звезды на крышках торпедных аппаратов и матово отсвечивает надраенная медяшка.

Под ногами упруго пружинят стальные пайолы, идя вдоль прохода я привычно осматриваю отсек и минут пять крещусь пудовой гирей. Потом, прихватив из бортовой шкатулки электробритву и туалетные принадлежности, спускаюсь по трапу на нижнюю палубу.

Там, у переборочного люка, сонно клюет носом второй вахтенный, с висящим на поясе штык-ножом. По корабельным правилам торпедный отсек является особо охраняемым, допуск в него имеет ограниченный круг лиц и, помимо дежурного торпедиста, внизу бдит такой вот боец, назначаемый из числа молодых, не сдавших на самоуправление матросов.

В данном случае это Витька Жуков, по кличке «годок». Он в нашем экипаже третий месяц, имеет за плечами институт, но отличается удивительной тупостью и ленью.

Отпустив Витьке мимоходом леща и пробурчав, – не спи, замерзнешь, – я привычно окидываю взглядом манометры станций воздуха высокого давления и пожаротушения, после чего, насвистывая, направляюсь в расположенный по левому борту командирский гальюн. Он у нас в заведовании, что немаловажно. Одно дело бегать в общие, в третьем и пятом (а по тревоге, которая может длиться несколько часов, хрен побежишь), и совсем другое иметь под рукой свой, который посещает только «кэп» и мы, торпедисты.

Отперев ключом замок, я отдраиваю чмокнувшую резиной дверь, переступаю высокий комингс и оказываюсь в блистающем фаянсом и мельхиором небольшом помещении. Так, здесь тоже порядок. Спускной баллон продут, давление в нем на нуле, холодная и горячая вода в наличии.

Чуть позже, освеженный холодной водой и одеколоном, я снова карабкаюсь на верхнюю палубу, извлекаю из бортовой шкатулки сложенный вчетверо отутюженный гюйс и бережно кладу его на направляющую балку. Наш ракетоносец относится к кораблям первого ранга и помимо поднимаемого на рубке военно-морского флага, на носовом флагштоке одновременно поднимается этот самый гюйс. Он кумачового цвета, с большой золотой звездой в центре.

А пока суть да дело, извлекаю из – под одного из аппаратов запотевшую жестяную банку, дырявлю крышку складнем в двух местах и прикладываюсь к ней