В закрытом гарнизоне-2
Шрифт:
Тот посмотрел на них и говорит – там было написано «Привет ивановским ткачихам от моряков Севастополя».
– Га-га-га! – корчатся все от смеха, и Жора давится сигаретой.
Потом таинство продолжается.
Спустя час работа завершена, и на багрового цвета Витькином предплечье, красуется синяя наколка.
– Да, сделано путем, – после тщательного осмотра констатирует Жора.
– Какой разговор, – пожимает плечами Чмур, и еще раз протирает спиртом свое творение. Через пару дней опухоль спадет,
Потом мы разливаем остатки в извлеченные Чмуром кружки, разводим водой из крана и «обмываем» наколку.
На следующее утро у Витьки поднимается температура, и мы тащим его после подъема флага в корабельную санчасть.
– Докололись, мать вашу! – возмущенно орет на нас лодочный врач Алубин, и, осмотрев больного, сует ему горсть таблеток. – Пей!
Впрочем, орет он не совсем искренне. У старшего лейтенанта тоже имеется наколка. Причем весьма импозантная и выполненная цветной тушью.
Затем он что-то черкает в журнале приема, определяет Витьке один день постельного режима, а мы уходим на лодку.
В следующую субботу, в окружении прочих интеллектуалов, Допиро целеустремленно «забивает козла» в кубрике, к Чмуру отправляются еще два клиента, а великий художник Бугров, в окружении почитателей его таланта, живописует на кальке, готовящегося к претворению в жизнь кочегара.
Как в воду глядел
Август. В высоком небе сияют россыпи звезд, со стороны степи порой наносит запах прохлады, в садах изредка падают перезревший яблоки.
Мы сидим на длинной скамье рядом с автобусной остановкой, щиплем крупный виноград, спертый по дороге в чьем-то винограднике и лениво перебрасываемся словами.
Вечер, как говорят, удался. На Старом Руднике, так называется поселок на окраине города, где мы живем, пару часов назад завершились очередные танцы, прошедшие на удивление весело и без традиционной драки.
В нашем городе пять танцплощадок – по числу шахт. И на каждой самовыражается свой оркестр, или как сейчас говорят, «ВИА». С непременными электрогитарами, органом и ударником. Молодежи – море. Шикарно одетой и бесшабашно веселой. А еще много новеньких «Яв» и «Ижей», которые блестят никелем рядом с танцплощадками, или лихо носятся по ночным улицам.
Плясать мы готовы до утра.
Но ровно за час до полуночи, в веселящейся массе появляются передвижные милицейские наряды и действо прекращается.
Небольшими группами, кто пешком, а кто на мотоциклах, молодежь растекается по тенистым улицам, цветущим скверам и площадям. То там, то здесь, слышен звон гитар, мелодии портативных магнитофонов и задорный девичий смех.
Сидеть на нашей остановке хорошо. Она высокая, просторная, с красивыми цветными витражами и двумя чугунными скамейками перед входом.
Рядом, тускло блестя гудроном, к горизонту уходит широкая автострада, которую пересекает длинная, с пирамидальными тополями улица, метрах в тридцати, справа, в окружении плакучих ив и цветочных клумб, высокое здание штаба, а за ним, вдоль трассы, закрытый КПП и высокая бетонная ограда с вышками. За ней лагерь строгого режима, где сидят «зэки».
Это соседство нас нисколько не смущает – мы тут выросли, лагерь давно вписался в городской ландшафт и освобождающиеся из него, исправно пополняют стоящие в степи шахты.
– Да, хороший вечерок задался, – покачивая узким носком туфли, довольно изрекает сидящий рядом со мной Женька Хорунжий и бросает в рот очередную ягоду.
– Ага, – затягивается крепчайшим «Легеросом» Колька Зайцев, – хороший.
Я молчу и тихо перебираю струны гитары, исполняя вариации «дома восходящего солнца», который сейчас играют на всех танцплощадках.
– А ведь скоро в армию, пацаны, – поводит широченными плечами Саня Йолтуховский. И прощай свобода.
– Ничего, – сплевывает виноградные косточки Женька. – Еще целых три месяца.
На трассе, со стороны степи, появляются два далеких огонька, потом слышится треск моторов и через пару минут к остановке подлетают две «Явы».
– Ну че, не заскучали тут без нас? – белозубо скалится с первой Леха Криворучко и стаскивает с курчавой головы шлем. Он, вместе с сидящим за рулем второй, Саней Гриценко, отвозили с танцев домой, двух знакомых девчонок.
Затем возникает веселый треп, мы обсуждаем прошедший вечер, смеемся и не замечаем, как напротив останавливается следующая со стороны города, длинная автоцистерна.
Хлопает дверь кабины, наземь спускается водитель и подходит к нам.
– Здорово, хлопцы, – басит он. Отдыхаете?
– Ну да, – киваем мы. – Вроде того.
– Тут у вас заночевать нигде нельзя? А то рулю без напарника из самой Алушты, умаялся, мочи нет.
– Сложный вопрос, – переглядываемся мы. Разве что в центре, но ты, дядя, его проехал.
– Знаю, – вздыхает водитель. – Там мест нету. А я б за постой налил ведро мадеры.
– Мадеры? – недоверчиво переспрашиваем мы, и пялимся на водилу.
– Ну да, – улыбается тот, – крымской, марочной. У меня ее целая цистерна.
Через несколько минут Лехина «Ява», с сидящим позади Женькой, в сопровождении автоцистерны отъезжает от остановки, и, проехав вперед метров триста, сворачивает на Луговую, к дому Хорунжих.
– Ну и подвезло нам пацаны! – потирает руки Леха. Щас усугубим!
Вскоре мотоцикл, урча, снова подкатывает к остановке, и с него осторожно слезает Женька, с тяжелым молочным бидончиком в руках
– Полведра оставил на завтра, – говорит он, и извлекает из кармана граненый стакан.