В зените [Приглашение в зенит]
Шрифт:
Теперь, пожалуйста, садитесь на трон шефа, вот сюда, и командуйте. Нет, взрывать звезды мы вам не позволим, побалуйтесь с моделированием. Что вы хотите заказать: спиральную галактику или взаимодействующую — мышку с хвостиком. Вообразите. УММПП поймёт.
Что я вообразил? Конечно, дорогую мою родную солнечную систему. Солнце представил себе — ослепительный шар с розовой бахромой, вокруг него горошинки, катающиеся по орбитам, отдельно каждую планету в большом масштабе — полосатый Юпитер, Сатурн с кольцами набекрень, Землю в виде глобуса, поодаль — ноздреватую
— Теперь задайте принцип тяготения.
Ну пусть будет кубический.
На экране перемены. Солнце вспухает и ветвится. Расцветают букеты протуберанцев — огненные гортензии. Распускаются и тают, стелется багровый дым, сквозь него просвечивает зловеще-красное, как догорающий уголь, светило — усохшее солнышко.
— Ваша звезда превратилась в красный карлик. Светит экономнее, долговечнее будет, — поясняет Мефистофель.
Ну а Земля? Здесь притяжение тоже ослабело. У людей балетная походка, плывут как на гигантских шагах. (Был такой деревенский аттракцион: столб, к нему привязаны верёвки с петлёй, садишься в петлю, разбегаешься…) Горы стали выше, их выпирают недра. Небо синее-синее, как на юге вечером. Видимо, воздух утекает в космос. И вода испаряется сильнее — по берегам отступающих морей полосы соли.
— Маловата ваша планета, — комментирует Мефистофель. — Пожалуй, не удержит атмосферу и воду. Вот поглядите на крупную, там дела благополучнее.
Перевожу взгляд на Юпитер. За ним тоже шлейф утерянных газов. Нет привычных полос, нет красного пятна, нет непроглядных туч. Зато сквозь сероватую дымку просвечивает твердь — суша и океаны. Какие? Водяные или метановые?
— Вот и хорошо: здесь потеряешь, там выиграешь, — жизнерадостно говорит Мефистофель. — Имеете возможность переселиться с малой планеты на большую. А тяготение там будет подходящее, привычное для вас. Заказываете кубический принцип? Обеспечим.
— Как-то не хочется, — возражаю я робко.
— Дело ваше, хозяйское. Давайте попробуем другой вариант, линейный. Пусть будет в знаменателе г. в первой степени.
Сгорбившись, с коленками, согнутыми тяжестью, бредут по экрану мои земляки. Вокруг груды кирпича — рухнули от тяжести здания. В парках бурелом — деревья сломаны собственным весом. В предгорьях озера лавы — отяжелевшие горы продавили кору, выжимают магму на поверхность. Море голов на космодроме — толпы жаждущих переселиться на Луну.
— Для вас прямая выгода, — уговаривает Мефистофель. — Все луны пригодны для жизни, у вас их три десятка в вашей системе. И все тусклые звезды стали солнцами. Я бы рекомендовал вам это линейное тяготение. Хотите, разработаем проект?
— Спасибо… — Я встаю с кресла. — Очень благодарен вам за готовность, но мы на Земле привыкли к прежнему закону. Нам очень нравится квадрат в знаменателе.
— Вы ретроград, — шутливо возмущается Мефистофель. — Вы консерватор. Вот такие и ставят палки в колёса науки. Вы противник прогресса, да? Квадрат в знаменателе! Это же банально!
— Но так симпатично выглядит двойка возле г. — отстаиваю я родную физику. — И запоминается хорошо.
— Но он ошибался, ваш Ньютон, — вступает и Дальмира. — В точной формуле имеется ещё один член со знаком минус. Он второго порядка малости, но возрастает постепенно, так что сумма стремится к нулю.
— Не знаю, не знаю. В нашей солнечной системе сумма не стремится к нулю.
— Давайте покажем ему стремление к нулю. — Это толстяк открыл рот.
— Там и показывать нечего. Стандартная невесомость.
— А если резкая граница фаз? — промямлил толстяк.
Тут все разом повернулись к нему как на шарнирах.
— У тебя получилась резкая граница фаз? И по формуле? А третий порядок малости учитывал? График покажи.
Что именно открыл толстяк, объяснить не могу. Сам я не понимал ничего, а мой переводчик на житейский забыл свои обязанности. И про иронию забыл, восторгался, вздыхал:
— Вот голова! Не зря прятался на ночь. Дифференцировал-таки под подушкой.
— Шеф, разрешаете опыт?
— По ска-фан-драм!
В шлюзе мы все связались цепочкой: говорливый Мефистофель—толстяк—Граве—я—Дальмира—Физик—все остальные, кого не называл…
Шлюз описывать незачем. Все они одинаковы, шлюзы, земные и звёздные. Насосы, отсосы, герметический вход, герметический выход. Дверь открывается, снаружи пустота… И вот наш пышнотелый Боженька переступает порог…
Тут бы и полагалось ему вывалиться и поплыть в пустоте, лёжа или кувыркаясь, или рухнуть и лететь-лететь, пока не натянется канат, привязывающий к борту.
Но толстяк никуда не падает, не плывёт, не вываливается. Он стоит на чём-то невидимом. Он шагает по вакууму, как посуху. И мы за ним тоже шагаем по невидимому нечто. Оно — нечто — прозрачнее стекла и даже воздуха. Холодные немигающие звезды у нас над головой и холодные немигающие звезды под подошвами, отчётливые, словно камешки на дне горного озера. Даже страшновато. Ноги стоят неизвестно на чём.
— Всемогущий, как же это тебе в голову пришло?
— Ну вот я лежал вчера и думал: что же показать гостю? Тут вроде бы кричат: “Неужели ты жидкую фазу не можешь превратить в твёрдую?” А мы столько рассуждали, столько рассуждали о консистенции вакуума. Ну, составил уравнение…
Он присел на корточки и начал что-то быстро выписывать на небесной тверди. Карандаш его оставлял светящиеся следы. Цветные строки повисли над черно-звёздным стеклом. И тут…
— Ай, кто меня держит? — Голос Дальмиры.
И меня кто-то схватил за ноги. Как я стоял наклонившись, с руками на коленках, разглядывая запись, так и остался с руками на коленях. Хочу оторвать, не могу, вросли в стекло запястья. Кто застыл, стоя на цыпочках, кто на корточках. Толстяк в самой странной позе — повёрнут вполоборота. Оглядывался на кого-то. Немая сцена из “Ревизора”.