В зеркале (сборник)

Шаламов Варлам Тихонович

ДЕСЯТНИК. Анна Ивановна, наверное.

Входит АННА ИВАНОВНА.

ПРОРАБ. Зачем ты бьешь в колокола? Ты еще не на материке.

АННА ИВАНОВНА. Обед ведь…

ПРОРАБ. Нет, кроме шуток, не смущай работяг. У нас ни звонков, ни часов нет, работаем по солнцу.

АННА ИВАНОВНА. Мне надо поговорить с тобой.

ПРОРАБ. Сотский, отойди. Отпусти работяг на обед, раз ударили в рельс.

Работяги и десятник уходят.

АННА

ИВАНОВНА. Зачем ты снял на общие работы нашего доктора? Ведь он-то никакого отношения к тому разговору, о котором тебе Фома докладывал, о колымских порядках, не имеет. Ты разобрался бы получше.

ПРОРАБ. Тут, Аня, есть тысячи причин. Первая – доктор спецуказанец, «литерка». На него из самой Москвы бумажка есть, чтобы использовать только на тяжелых физических работах в условиях Крайнего Севера. Значит, я, разрешая ему работать по специальности, нарушаю не только приказ, но и высшую государственную политическую линию. Это – раз.

АННА ИВАНОВНА. Но ведь его прислали для работы врачом.

ПРОРАБ. Кто-нибудь по блату устроил. Я, правда, знаю, что такие случаи в отношении пятьдесят восьмой статьи бывают, но все-таки надо держать ухо востро, и ты мне не порть политику.

АННА ИВАНОВНА. Понимаю.

ПРОРАБ. Нет, ты еще не понимаешь. Вторая причина: настоящий начальник должен всех своих помощников из заключенных иметь по два – не по одному, а по два, поняла?

АННА ИВАНОВНА. Нет.

ПРОРАБ. Два повара, два бухгалтера, два врача, два десятника, два дневальных. Один работает, а другой – на общих, в забое вкалывает, поняла?

АННА ИВАНОВНА. Нет.

ПРОРАБ. Тот, кто работает «придурком», – вкалывает изо всех сил, чтобы удержаться на должности. Работал «придурком» – уцелел. На все подлости пойдет, только чтобы жить и работать на этой легкой работе. Почему у меня осведомительское дело поставлено всегда отлично? Потому что всех «придурков» – по два, по два. Никто не чувствует себя незаменимым. Чуть оплошал – на общие, на общие…

АННА ИВАНОВНА. Ты не такой… Ты умнее, чем я думала.

ПРОРАБ. И это еще не все. Второй – тот, что на общих работах, – выбивается из сил, чтобы опять попасть в «придурки». Перевыполняет норму. Поняла? Работяги сообщают мне еще больше, чем «придурки», и производство выигрывает! Закон! Порядок! Кто лучший прораб в Дальстрое? Петр Христофорович Кузнецов – прораб-психолог.

АННА ИВАНОВНА. Знаток человеческой души, любитель Джека Лондона.

ПРОРАБ. Джек Лондон – это вчерашняя романтика. Чужая романтика, Аня. А то, что я тебе говорю, – жизнь.

АННА ИВАНОВНА. Ты знаешь, ведь у меня не все в порядке по женским. А этот Фома Троицкий, которого ты поставил врачом, – ведь он травматические болезни называет драматическими болезнями.

ПРОРАБ. Неплохо. Он просто философ, наш Фома. Нет, Аня, чтобы ты не думала, что я зверь какой-нибудь, я поставлю этого доктора опять врачом. Так лучше. Если мне когда-нибудь скажут – у вас в штате обслуги фашист, – я докажу, что

этот фашист больше работал на общих с кайлом и лопатой, чем со скальпелем и шпателем, больше пахал, одним словом. Поняла?

АННА ИВАНОВНА. Ты вполне можешь быть начальником управления.

Возвращаются с обеда РАБОТЯГИ И ДЕСЯТНИК.

ПРОРАБ. Господ уркачей поставь на другую работу, сотский, а доктор пусть добивает норму. Пойдем, я покажу, где их поставить.

Уходят ДЕСЯТНИК, БЛАТАРИ.

Ну вот, Платонов, завтра твоя каторга кончится. Отработаешь до вечера, а завтра можешь выходить на старую работу. Только приемо-сдаточный акт с Фомою составьте.

ВРАЧ. Спасибо, гражданин начальник.

ПРОРАБ. Благодари Анну Ивановну. Она тут слезы развела. Ну я, как человек слабый…

ВРАЧ. Спасибо, гражданин начальник.

ПРОРАБ уходит.

Спасибо вам, Анна Ивановна.

АННА ИВАНОВНА. Не за что. Я вам очень многим обязана.

ВРАЧ. Мне? Вы?

АННА ИВАНОВНА. Я пришла к вам по делу.

ВРАЧ. Вот как?

АННА ИВАНОВНА. Да. На той неделе, даже не верится, я уезжаю на материк. Вместе с сыном улетаю. Ведь у меня сын здесь в детсаде, в интернате. Не знали?

ВРАЧ. Не знал. Но почему у вас не должно быть сына?

АННА ИВАНОВНА. Мы тогда с мужем – я тогда была с другим, его бревном убило, – мы жили в глухой-глухой тайге. Я и рожала одна – без всякой человеческой помощи. Муж был в отъезде, в командировке. Я хочу вам сказать, Сергей Григорьевич, вы так много сделали для меня. Может быть, вам нужно отвезти письмо родным? Я отвезу.

ВРАЧ. Родным? Впрочем, адрес у меня, кажется, есть. Я ничего не сделал для вас, Анна Ивановна. Ни хорошего, ни плохого.

АННА ИВАНОВНА. Я не умею выразить. Я так мало видела людей, и на материке тоже. Иногда мне кажется, что все, что с нами делается, только сон, зловещий сон. Или что раньше с нами было – сон. А настоящая жизнь – вот это: кровь, грязь… Так пишите письмо.

ВРАЧ. Да, у меня есть письмо. Большое письмо в нескольких тетрадках. Самородок в восемьсот граммов весу. Восемьсот граммов стихов.

АННА ИВАНОВНА. Лагерных стихов?

ВРАЧ. Нет, заоблачных. Отвезете, Анна Ивановна? Я приготовлю. На самолете ведь каждый грамм дорог.

АННА ИВАНОВНА. Это не имеет значения. Приготовьте к субботе, и я возьму. Стихи – я в этом ничего не понимаю…

ВРАЧ. Рискуете многим. Ваш муж…

АННА ИВАНОВНА. Ну, какой он мне муж? Колымский. На Эльгене меня подобрал, когда я освобождалась. Высмотрел на знаменитой ярмарке невест, возле эльгенской конбазы. Ярмарка невест с испытательной пробой в кустах. Женщине с ребенком очень трудно на Колыме.

ВРАЧ. Вы разве бывшая зэка?

АННА ИВАНОВНА. Конечно. Хлябаю за вольняшку. Не без успеха.