В жизни и в письмах
Шрифт:
По плану наступление начинает второй батальон. Задача его — привлечь к себе внимание противника. Одновременно через три прохода двинутся танки с десантами по четыре человека на машине. Задача — смять огневые точки противника и выехать в тыл водонапорным бакам. За танками — пехота — первый батальон. Артподготовки никакой. Все на неожиданности.
Как будто неплохо.
Ровно в 5.00 второй батальон начинает свою демонстрацию. Немцы сосредоточивают на нем огонь. Ширяев дает сигнал танкам. Они благополучно переползают
Тут-то и подрывается первый, левофланговый танк с цифрой «7». И черт его знает на какой мине. В самом неожиданном месте — метрах в двадцати от наших минных полей. Подрывается и останавливается как вкопанный. Следующий за ним второй танк делает крутой поворот вправо и прямо въезжает в наше собственное минное поле № 11-бис — самое дьявольское из всех, смешанное из противотанковых и противопехотных мин. И тоже подрывается. Растерявшиеся десантники соскакивают на землю, на «мышеловки» — ПМД. Двое взлетают на воздух…
Этого достаточно. Десантники первого танка бегут назад. Танки второго прохода, заметив суматоху, останавливаются, открывают беспорядочный огонь, тоже пятятся назад. Только два танка третьего прохода едут прямо на баки и скрываются за ними.
Немцы открывают бешеный огонь.
В итоге — баки остаются у немцев, мы не продвигаемся ни на метр, два танка подбиты, три вернулись, один пропадает без вести где-то за баками. Убитых — восемь, в том числе экипаж первого танка, раненых — двенадцать. Второй батальон откатывается назад. Полный провал..
Танкисты матерятся:
— Всегда так с пехотой… Натыкают своих мин где только влезет и кричат «танки вперед!». Инженеры тоже называются…
Ширяев бледен, повязка сползает на брови, на меня не смотрит.
И откуда там мина взялась, черт бы ее подрал? Сам Гаркуша, парень, на которого во всех отношениях можно положиться, делал первый проход… То, что это не немецкая и не моя, я ни минуты не сомневаюсь. Значит, дикая, оставшаяся от дивизий, сражавшихся здесь до нас еще. Но ведь все дикие мины сняты и обезврежены. Неужели прозевали? И нужно же было именно этой остаться и как раз на линии первого прохода…
Бородин, командир полка, сух, даже садиться не предлагает.
— Спасибо, Керженцев, помог… На старости лет самому по передовой на брюхе ползать придется, мины твои проверять… Пойдешь к комдиву. Вызывает тебя…
Входя в блиндаж к комдиву, я чувствую, как начинает сильнее биться сердце. Полковник сидит спиной, подперев голову руками. Читает что-то при свете лампы. Блиндаж жарко натоплен. В углу на кровати адъютант в голубой майке подшивает подворотничок.
— Полковой инженер тысяча сто сорок седьмого полка лейтенант Керженцев прибыл по вашему приказанию.
Полковник медленно поворачивается, отодвигает рукой лежащую перед ним пачку бумаг. Смотрит на меня долго, не мигая. С тех пор как он был у меня
— Полковой инженер, говоришь? — тихо спрашивает он, не отрывая глаз от меня.
— Полковой инженер, товарищ полковник.
— Тысяча сто сорок седьмого?
— Тысяча сто сорок седьмого…
— Работы у вас там, вероятно, много, в тысяча сто сорок седьмом полку?
— Много, товарищ полковник.
— Минные поля, что ли?
— И минные поля тоже, товарищ полковник.
— И хорошие минные поля?
Я чувствую, что начинаю краснеть. Полковник не сводит с меня глаз.
— Я тебя спрашиваю, хорошие минные поля у вас?
— Обыкновенные…
— Обыкновенные? А вот по-моему, не совсем обыкновенные… Много на них немецких танков подорвалось?
— Нет.
— Сколько же?
— Ни одного. Они не пускали танков.
— Не пускали, говоришь… А мы пускали?
Мне хочется провалиться сквозь землю.
— Пускали.
— И что ж?
— Два подорвались, товарищ полковник…
Полковник встает, подходит ко мне.
— А знаешь ли ты, что эти шесть танков — все, что есть сейчас на этом берегу? Знаешь ли ты, что Чуйков их специально снял с «Красного Октября», чтоб помочь нам овладеть баками, и что послезавтра они должны быть опять там, в тридцать девятой дивизии? Знаешь ли ты все это?..
Я молчу.
— Знаешь ли ты, что баки для нас сейчас все? Что это ключ ко всему городу? Что каждый день пребывания немцев в них — это лишние жертвы, лишние снаряды, лишние…
— Я все это знаю, но ведь по моей вине подорвался только один танк, и только за это я несу ответственность, а не за провал всего наступления… — Черт его знает для чего, но я все это говорю полковнику.
— Только один? — перебивает он меня, и бледное, худое лицо его становится вдруг красным. — Только один? А этого мало? Один танк. Нет, не один… а шестая часть всех действующих танков на этом берегу… И весь экипаж… Только один…
Он вынимает из кармана папиросу, разминает ее пальцами, она рвется, он выкидывает ее, вынимает другую и прикуривает от лампы. Делает несколько быстрых, коротких затяжек. Опять смотрит на меня.
— Так вот, я тебе приказываю вернуть эти танки. Понятно? Те два, что подорвались.
— У переднего моторная группа повреждена, товарищ полковник. Собственным ходом не выйдет.
Полковник останавливается, до сих пор он ходил из угла в угол.
— Эх, инженер, инженер… — Он укоризненно смотрит на меня. — А у второго как с моторами?
— Когда я уходил, благополучно было.
— Так вот… За ночь поможешь танкистам выбраться из мин. А тот, застрявший, в ДОТ преврати. Любыми средствами. Ясно? Под твою личную ответственность.