Шрифт:
— Бенни, — сказала она, — прости меня. — Позднее:
— Можешь огорчать меня. Только приходи домой… со мной… в постель… — И много позже, в ее квартире, отвернувшись лицом к стене: — Можешь даже не быть мужчиной. Лишь притворяйся, что любишь.
От сказанного настроение Профейна не улучшилось. Но и не отвратило его от «Ложки».
Как-то вечером они со Стенсилом пили в "Раздвоенном тисе". — Стенсил уезжает, — сказал Стенсил. Очевидно, ему хотелось поговорить.
— Мне бы самому отсюда куда-нибудь
Стенсил-младший, старый Макиавелли. Вскоре он добился того, что Профейн заговорил о своих проблемах с женщинами.
— Не знаю, чего хочет Паола. Ты ее лучше знаешь. Чего она хочет?
Неприятный вопрос для Стенсила. Он уклонился от ответа:
— Разве это не ваше дело? Что тут сказать?
— Нет, — сказал Профейн, — нет и нет.
Но Стенсил пришел и на следующий вечер.
— Дело в том, — признал он, — что Стенсилу с ней не справиться. А ты справишься.
— Молчи, — сказал Профейн, — и пей.
Пару часов спустя оба порядочно наклюкались.
— Ты не подумываешь отправиться с ними? — поинтересовался Стенсил.
— Зачем? Я уже там был.
— Разве Валлетта не трогает тебя? Не пробуждает чувства?
— Я пошел в Кишку и напился, как все остальные. Был слишком пьян, чтобы чувствовать.
Его слова принесли Стенсилу облегчение. Он до смерти боялся Валлетты. В этой поездке он чувствовал бы себя увереннее, если Профейн, или кто-нибудь еще: (а) позаботился бы о Паоле, (б) составил бы ему компанию.
Стыдись, — твердила совесть. Старик Сидней поехал туда, хотя все было против него. Поехал в одиночку.
Ну, и что у него вышло? — думал Стенсил — слегка хмурый и немного подавленный.
В наступление:
— Где твой дом, Профейн?
— Там, где я нахожусь в данный момент.
— Оторван от корней. Кто из них не оторван? Кто из них не смог бы завтра собраться и отправиться на Мальту, на Луну? Спроси их почему, и они ответят: "А почему бы и нет?"
— На Мальту мне плевать с высокой колокольни. — Но что-то есть в этих разбомбленных домах, желтовато-коричневых обломках, бурлящем Кингсвее. Как там Паола назвала свой остров? "Колыбель жизни"?
— Мне всегда хотелось, чтобы меня похоронили в море, — сказал Профейн.
Заметь Стенсил связку в этой ассоциативной цепи, ему открылось бы полное благосклонности сердце. Но они с Паолой никогда не говорили о Профейне. Кто такой Профейн, в конце концов?
По крайней мере, кем он был до сих пор. Они решили оттянуться на вечеринке в районе Джефферсон-стрит.
Завтра была суббота. Раннее утро застало Стенсила в бегах по знакомым, которых он оповестил о предполагаемом третьем попутчике.
Третий попутчик тем временем пребывал в тяжком похмелье. Его Девушка призадумалась не на шутку.
— Почему ты ходишь в «Ложку», Бенни?
— А что?
Она приподнялась на локте. — Раньше ты так не говорил.
— Каждый
Не задумываясь: — А как насчет любви? Когда ты перестанешь быть девственником в любви, Бен?
В ответ Профейн скатился с кровати, дополз до ванной и обнял унитаз, собираясь проблеваться. Рэйчел, словно оперная певица, сложила руки у одной груди. "Мой мужчина". Профейн передумал и решил покривляться перед зеркалом.
Она подошла к нему сзади, с растрепанными со сна, распущенными волосами и прижалась щекой к его спине, точь в точь как прошлой зимой Паола на пароме. Профейн рассматривал свои зубы.
— Оставь в покое мою спину, — сказал он.
По прежнему прижавшись: — Так. Выкурил один косяк и уже подсел. В тебе говорит косяк?
— Говорю я. Отойди!
Она отошла. — Куда отойти, Бен, чтоб тебе показалось достаточно? Наступила тишина. Мягко, испытывая угрызения совести: — Если я на что и подсел, так это на тебя, Рэйчел А. — Разглядывая в зеркало недоверчивую Рэйчел.
— На женщин, — сказала она, — на том, что по твоему является любовью брать, брать и брать. А не на меня.
Он принялся яростно чистить зубы. Она видела в зеркале, как огромный цветок лепрозно-окрашенной пены расцветает у него во рту и стекает вниз по обе стороны подбородка.
— Хочешь уйти? — закричала она, — Давай, вали!
Он что-то сказал, но никто из них не понял слов, прошедших через пену и зубную щетку.
— Ты боишься любви, значит есть кто-то еще, — сказала она. — Конечно, пока тебе не приходится что-то отдавать, не приходится к кому-то привязываться, ты можешь говорить о любви. Но о чем бы ты ни говорил, все будет ненастоящим. Это лишь способ самоутвердиться. И унизить того, кто хочет достучаться до твоей души, — унизить меня.
Профейн издавал булькающие звуки в раковине — он отпивал из крана и полоскал рот.
— Видишь, — оторвавшись глотнуть воздуха, — что я тебе говорил? Разве я тебя не предупреждал?
— Люди могут меняться. Неужели тебе никик не сделать усилие над собой? — Она скорее удавилась бы, чем заплакала.
— Мне не измениться. Шлемили не меняются.
— Меня уже тошнит от этого. Ты когда-нибудь перестанешь оправдываться? Ты раздуваешь свою дряблую, нескладную душу до Универсального Принципа.
— А ты со своим «Эм-Джи»?
— Какое это имеет отношение к…
— Знаешь, о чем я все время думаю? О том, что ты — придаток. Что ты твоя плоть — распадешься скорее машины. Что машина сохранится. Даже на свалке она будет выглядеть так, как выглядела всегда, и пройдет тысяча лет, прежде чем она проржавеет до неузнаваемости. Но никакой Рэйчел к тому времени уже не будет. Так, запчасть, дребедень, типа радиоприемника, обогревателя или дворников.
У нее был расстроенный вид. Но Профейн не унимался: