Ваал
Шрифт:
Бургмейер. Мирович - да!
Евгения Николаевна (опять злобно захохотав). Ха-ха-ха!.. В сущности, это не Мирович, а жена ваша! Мне странно: вы, Александр Григорьич, считаетесь еще умным человеком, а такой простой лжи и выдумки понять не могли! Жене вашей, конечно, приятно поссорить нас и разлучить...
Бургмейер (перебивая ее и сильно раздраженным голосом). О жене моей не смей ты и говорить своим богомерзким языком!
Евгения Николаевна (тоже выходя из себя). Ах, этого вы мне никак не можете запретить! Никак! Я мало, что вам говорю,
Бургмейер (тем же голосом). Кто ж тебя может очернить? Кто?.. Когда ты сама себя очернила кругом! Когда черна твоя душа и сердце!
Евгения Николаевна. Прекрасно!.. Благородно!.. И для кого же это я очернила себя? Я, кажется, для вас первого пала! И у вас, бесстыжий человек, достает духу кидать мне этим в лицо!.. (Начинает плакать.) Это, конечно, одна только бедность моя дает вам смелость наносить мне такие оскорбления!.. Как, однако, ни мало имею, но лучше обреку себя на голод и нищету, а уж не стану переносить подобного унижения.
Бургмейер. Голодом и нищетой вашей вы меня не поражайте! Кроме собственного вашего капитала, который утроился в делах моих, и тех денег, которые я платил за вас по магазинам и которые шли собственно не на наряды ваши, а переходили вам в карман, - это я тоже знаю и замечал!
– но я даже дам вам возможность обокрасть меня!.. (Подходя к шкафу и указывая на него.). Вы думали, что тут шестьсот тысяч... Их даже больше тут; но вы бы могли из них воспользоваться только десятью тысячами, потому что остальные положены на мое имя!.. (Торопливо и дрожащими руками отпирая шкаф и вытаскивая оттуда огромную пачку денег.) Нате вам эти деньги!.. Возьмите их. (Кидает деньги почти в лицо Евгении Николаевне, которая как бы случайно ловит их в руку. Продолжает уже бешеным голосом.) Только сейчас же и вон из моего дома!.. Ни минуты не оставаться!.. Иначе я велю вас выгнать моим лакеям... (В одно и то же время дергает за сонетку и кричит.) Эй, люди!
Евгения Николаевна (немного уже и струсив). Ты в самом деле, видно, совсем рехнулся. Лакеев своих еще призывать выдумал... Я сама вспыльчива: я тебе все глаза выцарапаю и в лицо тебе наплюю, дурак этакий. Подлец! Свинья! Козел старый!.. (Идет к дверям.)
Входит поспешно лакей.
Бургмейер (показывая ему на уходящую Евгению Николаевну). Эта вот госпожа уезжает; вынести вслед за ней куда-нибудь в нумер и вещи ее. Чтобы синя пороха, ничего ее здесь не оставалось. И не пускать ее потом ни в дом ко мне, ни в кухню, ни в конуру, даже к подворотной собаке моей!
Лакей (слегка улыбаясь). Слушаем-с, не станем пускать... Господин доктор к вам приехал.
Бургмейер (не расслышавший его и обращаясь к публике). Лгать этой мерзавке так же легко, как пить воду, и никакого стыда при этом... В безделице я уличал ее? В покушении на воровство! Если бы даже это неправда была, так она, как женщина, должна была бы смутиться перед одним ужасом такого обвинения - ничего!! В какое, господи, время мы живем!..
Лакей. Господин доктор идет, Александр Григорьич.
Бургмейер (услышав, наконец, его). Кто?
Лакей. Доктор приехал-с и идет к вам.
Бургмейер. Пусть идет!.. Бог какой и царь прибыл! (Садится и начинает нервно постукивать ногою.)
ЯВЛЕНИЕ VIII
Входит доктор Самахан, рябой, косой, со щетинистыми
черными волосами и вообще физиономией своей смахивающий
несколько на палача. Лакей почтительно перед ним
сторонится и уходит.
Самахан (нагло и надменно взглядывая на Бургмейера). Вы хозяин дома и больной?
Бургмейер (мрачно). Точно так-с.
Самахан. Желаете, чтоб я вас исследовал?
Бургмейер. Если нужно это.
Самахан. Конечно, нужно. Вы не лошадь, чтобы вас зря лечить... (Берет стул, садится против Бургмейера и первоначально смотрит на него некоторое время внимательно, а потом довольно грубо прикладывает большой палец свой к одному из век Бургмейера, оттягивает его и как бы сам с собой рассуждает.) Существует малокровие и заметно несколько усиленное отделение желчи... (Затем, откинувшись на задок стула, Самахан начинает уже расспрашивать Бургмейера.) Сколько вам от роду лет?
Бургмейер. Сорок восемь.
Самахан. Не имеете ли вы каких-нибудь ярких и в определенной форме выраженных болей?
Бургмейер. У меня голова очень часто болит, почему я послал за вами. Я страдаю тик-дулурё...
Самахан (насмешливо). Представьте мне это определить, тик ли у вас дулурё или что другое. Не подвержены ли вы некоторым дурным физическим наклонностям, то есть не пьянствуете ли, не обжираетесь ли, не очень ли много забавляетесь с женщинами?
Бургмейер. Я никаких этаких наклонностей не имею.
Самахан (с полной уже важностью). Так-с. Извольте встать на ноги.
Бургмейер встает.
(Прикладывает ухо к его груди, но потом тотчас же в удивлении отступает от него.) Что это у вас за страшное трепетание сердца? Меня, что ли, вы перепугались так?
Бургмейер. Нет-с, я на прислугу свою сейчас только очень рассердился.
Самахан (презрительно улыбаясь). Стоило, признаюсь!.. В груди я ничего, кроме этого, не вижу дурного. Лягте на диван.
Бургмейер не совсем охотно ложится.
(Став перед Бургмейером.) Согните немного ваши ноги. (Начинает его поколачивать по животу вынутым из кармана молоточком.)
Бургмейер слегка при этом вскрикивает.
(Опять усмехаясь). Нежны уж очень, чувствительны. В животе тоже никаких нет страданий. Повернитесь спиной вверх.
Бургмейер совершенно уже нехотя поворачивается. Самахан
большим пальцем проводит по всему его позвоночному
столбу. Бургмейер уже закричал.
Самахан. Где вы почувствовали боль: в одном ли каком позвонке или во всем позвоночном столбу?