Вадим
Шрифт:
Убедившись окончательно в том, что Вадим в качестве работодателя для него не состоялся, Славик разоткровенничался.
— Ты думаешь, первоклассный бармен — это тот, кто много коктейлей знает и бутылки подбрасывает? (Вадим изобразил интерес, подняв брови.) Херня. Первоклассный бармен — это тот, у кого ставка двести долларов, а он в месяц зарабатывает от косаря и выше. Да я любого менеджера наебу.
Славик распалялся.
— Он будет ходить кругами и жопой чуять, что что-то не то… А в кассу смотрит —
Вадим даже заинтересовался:
— В смысле, в карман тебе идут деньги с напитков, которые не пробиваешь?
— Ну да.
— И как же так ловко?
Славик расплылся во влажной улыбке. Секретами мастерства он делиться был не намерен:
— Вот так, уметь надо.
Вдруг Славик изогнулся под странным углом и стал быстро чесать что-то у себя на спине; лицо его при этом имело страдальческое выражение. Вадим с удовольствием понаблюдал за ним и заказал еще «Гролш». Предложил угостить и Славика; тот с радостью принял, сделав Эдику рожу. Затем посмотрел на часы.
— Еще полно времени. Мы с женой через час встречаемся. Идем в один клуб новый, только открылся — там будет трансвестит-шоу.
Славик достал пригласительные.
— Вот, смотри, прикольно оформлено. Типа конвертик, а само приглашение — папиросная бумага с блестками… Интересно, а что вообще такое может быть трансвестит-шоу? Что они там делают?
Вадим пробормотал:
— За границей они в таких шоу одеваются в разные наряды и поют. А то и просто рот открывают под известные песни. В основном диско и еще из мюзиклов…
— А-а, — протянул Славик. — А ты часто по клубам ходишь?
— Да нет… приходилось иногда, тоже с женой.
— А я все время хожу. У меня куча барменов и менеджеров знакомых, всегда на халяву приглашения достают. Мы с женой вообще все праздники в «Планете Голливуд» справляем. У нас там компания собирается… И просто плясать и тусоваться ходим. Я вообще, когда три дня дома сижу, на стену лезу — не могу уже. Все время тянет в центр, особенно вечером. Поедешь, по Тверской пошляешься… Потом в один бар, в другой — везде знакомые. Правда, недавно денег накопил, купил компьютер. Жене купил. А то ее с работы в журнале выгнали — в компьютере не сечет ни хрена. Теперь вот еще в игры играю.
— Детей у тебя еще нет, наверное? — полюбопытствовал Вадим. Славик буквально заинтриговал его своим оптимизмом. И удовольствием, с которым он смаковал детали своей клубной жизни — будто то, как он жил, было по-настоящему классно. Может, это и правда классно?.. Бахвальством и беспечностью Славик напоминал подростка. Да и выглядел он моложе своих лет.
— Почему, дочка есть, — ответил Славик. — В школу ходит. А у тебя?
— Три года сыну.
— А-а… Небось, все времени не было семью завести.
— Что-то вроде того, — улыбнулся Вадим. Славик начал ему нравиться. Было его отчасти жаль, и одновременно Вадим слегка ему завидовал.
— Слушай, это твой шарф? Клевый! — не унимался Славик. — Я тут в «Гленфилде» такие примерно видел. Но они были не на сэйле. Зато вон свитер купил. (Оттянул шерстяную ткань у себя на животе.) Здоровские свитера там сейчас вполцены.
Вадим не сумел изобрести ответную реплику. Они помолчали.
— Ну, ладно, мне пора уже, с женой встречаться пойду.
Славик встал, повернул бейсболку козырьком вперед, протянул руку. Вадим приподнялся, подал руку навстречу:
— Ну, давай. Счастливо.
Посидев еще какое-то время, Вадим начал расплачиваться. И с удивлением обнаружил, что выпил порядочно, и все тело теперь томилось, желало кровати, простыней. Завернуться, и на бок — щекой в подушку…
— Мицумо, вы не брали той чашки — черного орибэ, которую мне изволил подарить Санкаку-сан? — Маленький японец улыбался мелкими аккуратными зубками; глазки его прищурились и исчезли в этой до боли лучистой улыбке, черт знает что означавшей на самом деле.
— Если вы думаете, что это настоящий, древний орибэ, то вы ошибаетесь, — презрительно бросил другой японец, сидящий в офисном кубике-комнатушке, в котором помещался только стул и письменный стол, в два раза меньший, нежели обычный. Японец сидел за ним, сложив на коленках ладошки; его глаза тоже были полностью упакованы добрыми складками кожи. Зато он выставил наружу набор зубов — единственный доступный ему арсенал для сражения. — Санкаку-сан, — тут он понизил голос без единого движения мускулов на лице, — изволил преподнести вам недорогой сувенир, как и подобает вашему положению. Если бы вы сходили в посудную лавку, вам бы тотчас же сказали, сколько такая чашка может стоить. Она не стоит и черепка настоящего черного орибэ.
— Мицумо, вам ведь не обидно, что Санкаку-сан преподнес чашку мне, а не вам? Не потому ли вы говорите, что это не настоящий орибэ? А между тем она была в таком дорогом футляре, что обыкновенная чашка не могла бы быть в нем.
— Глупости. Вы ведь и сроду не видели ни одного орибэ, даже в музее, потому и судите по футляру. Что касается зависти… Санкаку-сан подарил вам эту безделицу, чтобы побудить вас работать лучше. А я в таких намеках не нуждаюсь. Я служу здесь уже двадцать лет, и корпорация меня ценит.
— Мицумо, я тоже работаю здесь уже двадцать лет — и ценят меня, уж поверьте, как ценят. Вы просто боитесь, что повышение дадут мне, а не вам — и заслуженно.
— Как же. Вы ведь ожидаете повышения уже десять лет, а сами изо дня в день ковыряетесь в одних и тех же бумагах.
— Да, но ведь и вы тоже, Мицумо.
— Да, но ведь это я получу повышение.
Господин Мицумо вздрогнул, когда произнес это, — понял, что выдал себя. Улыбка его стала еще яростнее; казалось, она раздерет ему лицо.