Вадим
Шрифт:
Куда-нибудь бы сейчас… В Японию, что ли…
На всю жизнь. А потом реинкарнироваться в камень.
4
Может быть, не всем это интересно, но у меня была долгая депрессия перед тем, как я встретила Вадима и вышла за него замуж. Не классический вариант депрессии (с лежанием на диване и соплями в платочек), а такой несфокусированный, смазанный. Бурлила себе благополучная, насыщенная жизнь, но между блоками ее прорисовывался неприятный и даже мучительный задний план. Тема: отсутствие близкого человека. Молодой организм стремился к любви; сколько-нибудь вразумительного
Активные и целенаправленные поиски возлюбленных у нормальных людей ничем, как правило, не увенчиваются. Вот и я, отдав должное этому времяпрепровождению, вновь занялась самоактуализацией путем литературы, философии, занятий танцами, путешествий, развлечений. Но больная тема протискивалась во все щели.
Я очень хорошо помню это вроде незаметное, но глубокое переживание — одно из самых запоминающихся в моей жизни. Я жила тогда с родителями, в Нью-Йорке, и училась в Нью-Йоркском университете. Вот идет себе день, все время занята: оттуда бегом сюда, отсюда — туда. Присяду почитать, к семинару подготовиться. Вдруг — бац! — мысль отвлекается, и прямо к своей любимой ноющей опухоли: «Я одна, мне тошно». Как будто вижу распахнутую вселенскую пустоту, и на краю ее я — одна. Беру себя в руки, дальше читаю — вроде забыла. Решаю мировые проблемы.
Затем выхожу на Вашингтон-сквер. Вокруг томный весенний вечер, только-только заходит солнце. Запах цветущих деревьев перебивает благоухание хот-догов и медовых орешков. Молодежью облеплены все до единой скамейки, каменные парапеты фонтана, а также газоны и заросли кустарника. И везде — целующиеся пары разнообразных сортов. Черный музыкант с бубном и дредлоками и белобрысая студентка-шведка. Молоденькие японец и японка в «Гуччи». Маленькая бабулька с болонкой и престарелый господин с невероятно длинными, венозными до промежности, оголенными ногами. Два почти неотличимых один от другого латиноамериканских красавца: в прозрачных предметах гардероба и изысканно выщипанных бровях… И опять: «А я?!! Отчего я чужая на этом празднике жизни?»
Двигаюсь дальше, по Ла Гуардия плейс, по Бликер-стрит. Открытые кафе, первозданный аромат кофе, упоительный, богемный привкус этих кварталов. И снова — красивые пары. Иду и стараюсь не заглядывать им в глаза.
Далее — балетный класс. Пот, жар, радость тела — и уже не помню, что кому-то завидовала. Вытираю натертые до крови пальцы, жадно заглатываю бутылку воды; каждый мускул пульсирует, торжествует. Вместе с другими танцорами идем к сабвею. Все подтрунивают друг над другом. Меня называют «плечи», потому как плечи у меня такие, будто в детстве я занималась греблей. Лора рассказывает, как она жила в Южной Африке и работала няней. Хозяйка подарила ей на день рождения запас пуантов на год. Дин обнимает меня за талию. Я в который раз задаю себе риторический вопрос: почему же все красивые, умные и хорошо воспитанные мужчины непременно оказываются геями?
Еду в метро, утомленная и довольная, смотрю по сторонам. Снова замечаю, что в сабвее люди регулярно пишут в дневниках. И все время пропускают оборотные страницы — видимо, стараясь в качающемся и вздрагивающем поезде писать только на удобных местах. Причем совершенно не стесняются чужих взглядов в свои записи. (Или, черт возьми, им даже и в голову не может прийти, что кто-то нарушит их частное пространство? Да нет, ерунда, это даже для американцев утопия: сколько раз сталкивалась со вполне советскими по духу гадостями со стороны попутчиков в общественном транспорте.)
И вот я заглядываю через плечо. Молодая массивная мулатка, неопределенно-секретарского вида,
1
«…Конечно, он думает, что он прав… но я не позволю этому обеспокоить меня. Я должна сохранять оптимистичный настрой. Меня это не касается».
Об этом я рассуждаю, блуждая взглядом по расклеенной в вагоне рекламе. Затем опять бросаю взгляд через соседнее плечо. Вижу еще одну фразу, на новый лад утверждающую необходимость быть оптимистом. И эта фраза неожиданно соединяется с моей внутренней проблемой, колет меня в сердце. «Я одна, одна… даже у этой есть тот, который думает, что он прав…» Я испускаю змеиный, страдающий вздох. И так сижу, внутренне сжавшись, пока в вагон не заходит фокусник в цилиндре и не вытаскивает из-под юбки у толстой негритянки черные кружевные трусики.
А потом, в один прекрасный день, я вдруг решила: хватит. Я все равно никогда уже не встречу любимого человека. (Это в двадцать лет, но пыжась от богатого жизненного опыта.) Значит, выкинем все это из головы. Лет в тридцать рожу себе ребенка и буду жить для него. А до тридцати — на личную жизнь я хотела плевать.
Решение было настолько искренним, что полегчало мгновенно. Вернулись спокойствие и бесшабашность. Это, правда, был уже другой род бесшабашности: легкость и естественность, но уже, если можно так выразиться, мудрого человека. И тут же пришла любовь.
5
Вадим заказал «Гролш» и набрал домашний номер.
— Алло, — взяла трубку Маша.
— Привет, красавица, — объявился Вадим.
Маша, в свойственной ей манере, сразу зацепила за слово какой-то контекст, для нее актуальный:
— Между прочим, ввиду последней беседы, в которой кое-кто вел себя снисходительно… Этот кто-то мог бы компенсировать уколы моему самолюбию и называть меня некоторое время умницей… и без иронии.
— Да пожалуйста, — подтвердил готовность Вадим. — Здравствуй, умница. Хотя, надо думать, ты достаточно умна и уверена в себе… и какие-то там замечания с моей стороны не могут повредить твоей самооценке…
— Да, это правда — перебила Маша. — Но семейные отношения — это такой компот, в котором некоторые ингредиенты должны присутствовать в обязательном порядке. И даже, к примеру, если я знаю, что ты меня любишь, мне все равно необходимо это слышать…
— Я тебя люблю.
Сказал он и сам удивился. Такими словами он никогда не разбрасывался.
— Я тебя тоже, — засмеялась Маша. — Признавайся, выпил, что ли?
— Еще нет, но сейчас выпью. В бар зашел. Так просто. Один, заметь. Звоню предупредить, что еще посижу.