Вадимка
Шрифт:
…Дни шли за днями. С харчами на дорогу у беглеца дело решалось просто — в кухнянке хранился печёный хлеб, его можно прихватить сколько угодно. Но как быть с одеждой? В дороге надо иметь штатский вид, чтобы всадника принимали за местного парня. Для этого надо оставить хозяйке «на память» свои солдатские ботинки и бросить свой брезентовый грязный и рваный дождевик. Но чем это заменить?
На конюшне, в пустых яслях, он нашёл старые, ещё не развалившиеся ботинки, они оказались ему слишком велики, но он решил их взять. Там же лежали поношенные чёрные валенки; в такую теплынь в валенки не обрядишься, но в дороге и они могут пригодиться — ночью в них можно спать. Рядом с валенками оказался овчинный женский
Оставалось одно препятствие — старик. Бежать можно только ночью, а дед спал рядом. Хозяйка давно собиралась услать его в Кущевку по какому-то делу, но шли дни, а Никифор по вечерам все лежал на своём топчане, рассуждал, что же будет при новой власти с Зинченками, а значит, и с ним самим? Он был рад, что у него теперь завёлся слушатель. Рассуждения деда подолгу не давали пастушонку спать. Он стал уже снова подумывать — а не уйти ли по-хорошему? Взять расчёт, пойти на станцию… Но перед глазами снова вставала ржавая вагонная крыша и все беды, которые могут поджидать его там… А тут ещё стали поговаривать, что волна пленных уже схлынула, теперь не разрешается ездить на крыше… Его, наверно, стащат с крыши и арестуют. А этого парнишка боялся пуще всего.
И вдруг, будто Вадимке на радость, хозяйка послала деда на станцию с ночёвкой. Настало время побега. Весь день Вадимка очень волновался. А вдруг догонят? Верняком убьют!.. Но нет! Как уж задумал, так и будет!.. «Не надо быть размазнёй! — в который раз твердил он себе. — На-кася, выкуси, чёртова баба!»
Управляя на ночь лошадей, Вадимка поставил рыжего крайним к дверям конюшни. Полушубок, ботинки и валенки положил так, чтобы в темноте их сразу найти. Но главной заботой была для него дверь — через неё он ночью должен войти в конюшню. Летом конюшня на ночь закрывалась решётчатой дверью, а дверь изнутри запиралась перемётом — толстой железной палкой с болтом, который завинчивался особым ключом. Вадимка вставил болт в дверной косяк, но завинчивать его не стал; он постучал ключом по перемету, чтобы хозяйка слышала лязг железа, как всегда, прошёл через внутреннюю дверь из конюшни в дом и положил ключ на подоконник у кровати хозяйки.
Ужин прошёл в полном молчании — после памятного бурного столкновения пастушонок и хозяйка старались не разговаривать друг с другом. После ужина Вадимка остался в кухнянке один. В сумерках он видел, как хозяйка прошла через двор, поднялась на крыльцо дома и исчезла в дверях, щёлкнув железной задвижкой. Оставалось только дождаться, когда хозяйка с девочкой заснут.
Никогда Вадимка не замечал, что кухнянка такая маленькая, душная. Он открыл настежь дверь, но это не помогло, и пастушонок вышел наружу. Ночь стояла безлунная, небо было густо усеяно яркими звёздами. В такую ночь на душе Вадимки всегда бывало легко и радостно, а сейчас словно тяжёлый камень навалился на душу. Ему казалось, что звезды, всегда такие добрые и ласковые, сегодня смотрят на него с укором: ведь скоро они увидят, как он станет конокрадом и тогда ему будет стыдно посмотреть на звезды. Вадимка закрыл глаза.
Громко стрекотали цикады. Их монотонный разговор у степняка был неотделим от ночной тишины, ночного неба, раздумий человека, оставшегося наедине с привольной, немного таинственной степью. Завтра цикады вновь заведут свой неумолчный разговор, а он, Вадимка, уже будет вором.
А люди? Разве сможет он сказать людям, что он — вор? Разве может он тогда ждать от них добра? Как это будет страшно!
Рядом в темноте маячил дом хозяйки, он закрывал Вадимке чуть ли не половину неба. И тут эта яга мешает ему любоваться даже звёздами! Парнишке вспомнилось, как его дед рассказывал сказку про бабу-ягу. Дом хозяйки казался ему сейчас мрачным логовом бабы-яги. Только живую бабу-ягу он сейчас не боится, он её ненавидит!
Вадимка осторожно вошёл в кухнянку и стал быстро собираться в дорогу, в холстинный мешок он сложил хлеб, варёную курицу и ещё кое-какую снедь. Затем он через двор быстро прошмыгнул к дверям конюшни. Просунув руку сквозь решётку двери, Вадимка стал тихонько нажимать на край перемёта, чтобы выдернуть болт из косяка. Перемёт подавался, но стала открываться дверь и громко скрипнула. Вадимка обмер. Пять раз пришлось нажимать на край перемёта, пять раз скрипела дверь, а Вадимка со страху готов был бросить все и бежать куда глаза глядят.
Наконец он, полуживой, вошёл в конюшню. Тут было душно, пахло лошадьми. Вадимка тихонько снял с гвоздя уздечку и осторожно подошёл к рыжему. Конь повернул к нему голову и толкнул носом в плечо. Он делал это не раз, когда Вадимка, приучая к себе коня, гладил его и разговаривал с ним; обычно это бывало по вечерам, когда рыжего он ставил в конюшню на ночь. Теперь конь толкнул его ещё раз и, попав своему табунщику мордой под мышку, остался стоять неподвижно. Эта ласка доброго и привязчивого животного многое сказала Вадимке — рыжий считает его своим другом, ждёт от человека добра.
Невольно вспомнились Гнедой и Резвый: как они выбивались из сил в непролазной грязи во время отступа и как они радовались его ласке. Кто же пожалеет коня, кроме человека? Теперь же вот он сам, Вадимка, собрался гнать рыжего изо всех сил на целые сотни вёрст, гнать без жалости. А этот несмышлёныш так ждёт от него защиты!.. И сердце Вадимки дрогнуло. Почему это добродушное существо должно отвечать за свою злую хозяйку?
Вадимка прислонился щекой к шее коня. И эти секунды решили все. Парнишка понял, что он не погонит рыжего в такую даль, тот может по дороге погибнуть. Вадимка пойдёт домой пешком. Он со вздохом погладил коня по шее и по спине, повесил уздечку на гвоздь, взял в яслях полушубок, ботинки и валенки — от этого ведьма не обеднеет! — и вышел из конюшни, бросив дверь открытой. В кухнянке беглец оделся, вложил ботинки и валенки в мешок, повесил его через плечо, взял в руки полушубок и без шапки, босиком, быстро и бесшумно вышел со двора на дорогу. Дом по-прежнему безмолвствовал.
Хутор быстро скрылся в темноте. В степной тишине, под звёздным небом, Вадимка стал успокаиваться. «А хорошо, что я ушёл пешком… За мною теперь никто не погонится. На кой я им нужен?.. Теперь можно и выспаться, а то скоро будет рассвет, ведь завтра шагать целый день… Да плевать мне на этих Зинченок! Не боюсь я их теперь!..»
Он свернул подальше от дороги в высокие уже хлеба, ещё пахнувшие травой, набросил на плечи полушубок и улёгся, надев валенки и положив под голову мешок. «Жалко, много пшеницы помял… За это и по башке накостылять не грех», — подумал он, засыпая.
…Проснулся он оттого, что совсем рядом громко и надоедливо повторяла свои навсегда заученные и единственные слова перепёлка: «Пуд-пу-дук!.. Пуд-пу-дук!» — «И до чего же настырная!» — подумал беглец и открыл глаза. Всходило солнце. Приподнявшись в пшенице, Вадимка стал осматриваться. Оказалось, что он вышел всего лишь на бугор за хутором, всего с версту! Был хорошо виден двор его хозяйки. Перед дверью конюшни стояла целая толпа — наверно, собрались все Зинченки. Пастушонок сбежал! Вот удивляются — конюшня настежь, а все кони на месте!