Шрифт:
Annotation
Повесть о трудовых буднях нефтяников Западной Сибири.
Борис Фаин
1
2
3
5
6
7
8
9
10
11
12
13
Борис Фаин
Вахтовый поселок
Повесть
1
Лето вбежало в тайгу внезапно и было изменчивым, как вздорный подросток. То теплынь окутывала тайгу — парили болота, роились в воздухе комары, то надвигался
В эти часы Нину Никитину видели то в окружении работниц нефтепромысла и орсовских девушек, то с водителем ГАЗа Павлом Завьяловым, к которому, по слухам, она приехала сюда. И если до наступления белых ночей кто-то этому верил, а кто-то, зная самостоятельность Нины, сомневался, то теперь, когда в свободную вечернюю пору все стало на виду, молва сошлась на давнем пердположении и утихла — утихла по неписаным законам любопытства: пока есть что-то спорное, молва, будто брага, бродит, когда же все проясняется, она как бы теряет закваску и успокаивается.
В просторе белено-молочной ночи черней прежнего подступала к поселку тайга. Зубчатая, густая, таила узкую просеку, по которой легла к местам работы болотная дорога, — лежневка. Поселок стоял на взгорке, на насыпной песчаной площадке, и был как бы осколком, неполным фрагментом базового города нефтяников, тоже еще деревянного, но уже и каменного, даже блочного, расположенного намного южней по тайге, за столетними болотами.
Вахтовый поселок служил временным пристанищем для тех, кто прибывал в эту таежно-болотную глубинку работать, и назначение его было, простое: быть близко к рабочим точкам нефтепромысла и давать приют вахтам, прилетавшим из города на неделю, десятидневку, на полмесяца. Нина, как Завьялов, как и все, кто находился в вахтовом, имела, постоянное жилье в городе, однако возвращалась туда неохотно, и теперь, в самый разгар белых ночей, объяснялась с Завьяловым:
— Не уговаривай меня, милый Пашенька, ни в какой базовый, я сейчас с тобой не поеду. Мне здесь нравится, понимаешь? Надоели города, надоели… Ты посмотри, как здесь красиво, Паш. Знаешь, я так тебе благодарна.
— Воркуй! — Отозвался хмуро Павел, плотный, неторопливый, острый, на слово. — Какая еще красота? Если болота уже плывут, если мой «газон» на прикол ставить надо… Что мне-то делать в вахтовом? Лето! А ты — воркуешь!
— Ну почему ты думаешь, что мне трудно? Мне интересно! Ин-те-ресно! — Нине было душно, жарко, быстрым, свободным движением руки она развела молнию нейлоновой куртки и сдернула со светлых прямых волос простенькую косынку. — Паша, ну послушай. — Голос против ее волн становился с каждым шагом полнозвучней, никак не усмирялся, но ей не удавалось, не обидев убедить Павла.
— А то в городе нет работы, — говорил он. — Ну как же — без Никитиной тут вся нефть и остановится.
Они спорили, пока не подошли к людям, копившимся у освещенного коттеджа, где размещалась радиостанция, и обсуждавшим новости вахтового поселка.
Принимая и отправляя вертолеты с людьми, доставляя людей на рабочие места в тайгу, давая кров и, насколько возможно, уют, поселок слал энергичные радиограммы в город. Лишь сегодня поселок требовал горюче-смазочные материалы и тканые дорожки, звал художников-оформнтелей и механика для установки тестомесительной машины, докладывал о ходе работ, в болотах на дожимной насосной станций и завершении строительства культурного центра «Горизонт» и еще призывая городские ведомства принять меры к сменившимся с вахты монтерам энерголинии, младшему повару и бригадиру дорожников, которые нарушили внутренний распорядок и не смогли дать объяснений в штабе вахтового поселка, (все радиограммы подписывались либо начальником РИТСа — районной инженерно-технологической службы — Ковбышем, медлительным, басовитым крепышом, либо его заместителем по общим вопросам Пилипенко, неизменный черный бушлат которого, выдавал в нем бывшего флотского старшину).
Да, в вахтовом были свои законы и свои порядки, рожденные тайгой, оторванностью от городов и особо сложной, требующей от людей полной, если не самозабвенной, отдачи работой. И лишь одно сейчас неотвратимо нарушало общий порядок: белые ночи. Они обманно удлиняли день, растворяли его в поздней вечерней светлости. И не мог усмириться взгляд, тянулся в зримую бесконечность не только пространства, но и времени, не мог свыкнуться с окончанием дня, и молодые сердца дурели, бунтовали нерастраченно, и оттого здесь, в тайге, не ограниченной стенами городских улиц и условностей, особенно стремились люди к воле — и даже предстоящая наутро работа не могла их заставить поэкономить себя. Правда, Ковбыш басил:
— И в базовом то же самое! Пацаны, до часу в футбол гоняют.
— Потому что видно! — вставил Завьялов.
— Да что ты говоришь? — засмеялся Довбыш, и его дружно поддержали.
Затихал поселок в истоке новых суток.
Обычно Нина шла в общежитие, поднималась на второй этаж по скрипучей лестнице и еще долго переговаривалась с соседками по комнате — Ритой и Олей, коренными в отличие от нее сибирячками, считавшими своим святым долгом просвещать ее во всем, что касалось тайги, белых ночей, лежневой дороги и разнообразного, пестрого, бойкого народа в вахтовом.
А народ здесь менялся. Однако Нина памятливая, любопытная, уже знала уйму людей и угадывала закономерность, с которой возвращались в вахтовый из базового города работники разных служб: вышкомонтажники, строители, операторы, а также медчасть, повара и даже буровики, которые и не жили в самом вахтовом, а гнездились в семи километрах от него, будто боясь расстаться со своей ненаглядной буровой. Одних она знала только в лицо, с другими едва здоровалась, третьи, бывало, исчезали настолько, что почти забывались, но все равно поток людей, с которыми так или иначе делала одно дело, был неистощим, и это было интересно. «Девчонки, — говорила она, — за всю жизнь там, на западе, не увидала бы столько всего!» Рита и Оля, любуясь этой ее непосредственной и искренней привязанностью к Сибири, то поддакивали, то спорили, и вся троица в полуночных разговорах сближалась, что было, кстати, в суровых, порой изматывающих буднях вахты.
Однако сегодня Нина осталась в комнате одна: девчонки в ночь дежурили в тайге на ДНС — дожимной насосной станции. Она попыталась сразу заснуть, но это ей не удалось: не могла привыкнуть к белым ночам. Нина взяла куклу, в шутку подаренную ей в день окончания техникума, и стала ее баюкать, пока не уснула сама… «Спала как убитая», — сообщила бы она наутро соседкам, окажись они рядом. Но Риту и Олю еще предстояло забрать с вахты. Возил вахтенные смены в тайгу и обратно Павел Завьялов. При всей своей говорливости он оставался исключительно сдержанным с ней, Ниной, и только вчера его вдруг прорвало. Потому что лето пришло в тайгу, лето! И сокращалась вахта в тайге. И останавливался транспорт. И Паше надо было возвращаться в город…
Утром, еще до первого стрекота вертолета, Нина вышла из общежития и по приподнятому над почвой деревянному тротуару побежала в столовую. Над тайгой гремело радио. Поселковый радист если сам что-нибудь не объявлял, то включал свои пластинки, и теперь разносилось чудное, давным-давно знакомое:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила…
От внятных этих слов у Нины защемило сердце, она даже сбилась с шага и тут же, совладав с собой, резко побежала. Надо, надо было уже маме написать. То не писала, испугавшись своего внезапного знакомства с одним человеком — все было до того непривычно, неопределенно, настолько захватило ее, что она долго не могла навести порядок в душе, — куда уж тут писать? Ведь если писать, то по дурацкой правдивости натуры она б не удержалась и написала бы и про это, что было как раз ни к чему. Потом она немного приболела — и опять, не умея врать, удерживалась от письма, дожидаясь лучших времен. То у нее случились неприятности со скважинами, вернее, со сто восьмой, которую поставили на ремонт, и она с технологом Мишей Бочининым переживала, тревожилась, возвращалась поздно и, усталая, валилась на койку. Ну а теперь какое-то спокойствие, теперь можно и написать.