Вахтовый поселок
Шрифт:
— Не надоела.
— Вот это самое главное.
— Паш, а можно, придем в тайгу и я поплачу… Можно? Последний раз отплачу уже — и все.
— Да куда мы с тобой в таких
— Видела я чудиков… Но таких, как ты, еще не встречала!
— И то ладненько… А с чего тебе плакать-то?
…Шла, бежала, раскатывалась по снежному насту девчонка-подросток, волосы распустились из-под шапки, из глаз ветер выбивал слезу, горячий ток скорости захлестывал тело — и не было в ней оглядки, охранения себя, никакой не было трезвости, и она поплатилась: падением, скольжением на боку; тупым и сильным ударом о забор сотрясло ее, скрутило; она впервые почувствовала немочь, унижение, страх… «Измордовалась вся!»— ахнула мать, наклоняясь над ней. И через годы напомнила: «С малолетства безрассудная! Куда ж ты тратишь себя?!»
Не могла она по-другому. Не умела.
Здесь так нельзя. Невозможно.
…Мелькают вдоль тяжелой таежной дороги лица — Никифорова, Завьялова, Риты, Оли, Бочинина и ближе к ней, мчащейся, снова — Завьялова, еще ближе, совсем близко, — Родиона Савельева…
— Паш! Ты как к Савельеву относишься?
— А я и не думал. Если подумать…
Впрочем, стоп! Хватит! Пора остановиться.
Вот и Паша о том же.
— Трогательный ты, Пашка. Ужасно!
— Пускай! Пускай трогательный, пускай чудак — я на все согласен.
— Господи… Помнишь, как ты ввалился, когда бабушка умерла? А какое письмо мне прислал… Нет, Пашенька, я ни о чем не жалею! Ни о чем!
— Воркуй, — сказал Завьялов. И показал на сосны, в тени которых громоздилась техника. — Вон «гэтэшка» стоит…
Над вахтовым держалась светлая, не замутненная сумерками ночь, и спать не хотелось.