Вахтовый поселок
Шрифт:
Он медлил с водовозкой, хитрил сам с собой, надеясь безотчетно, что сюда придет, как случалось не раз прежде, Нина. Сама придет. Ну, а если нет, то никому другому ключа не видать. Пусть-ка полежит…
Он вылез из кабины, захлопнул дверцу и снова направился на вышку.
Шахмутдинов стоял в той же позе, потный, внимательный, загорелый.
— Эй! — крикнул ему Родион. — Как это, не помнишь? «Если гора не идет к Магомету. Магомет идет к горе»?
Шахмутдинов поморщился:
— Все ты знаешь, Савельев. Зачем тебе старые присказки?
— Да
— Я бурить люблю, — расплылся в улыбке Шахмутдинов.
У пульта возникла каска Чухнова.
— Ребята! — крикнул. — В тайге ракета красная. От куста кто-то идет, что ли? Беда там какая-то!
— Ты ш-што-о? — бледнея, отступил Родион. — Какая беда? Болтун! Ну, если наврал…
Он кинулся сначала по лежневке туда, где работали, выкачивали из болот нефть скважины первого куста, которые он же, Родион, и разбуривал. Потом опомнился, шагнул в направлении водовозки, снова остановился, махнув рукой, и побежал в тайгу, пока дорога позволяла бежать, пока не притормозили его плывущие в трясинах бревна. Он перескакивал, где можно было, ступал на бровку, двигаясь вглубь тайги. Перед взгорком увидел лежавшего человека.
Метнулся к нему, крикнул сорвавшимся голосом:
— Э-эй!
В ответ ударила красная ракета, но не в небо, не вверх, а почти в него, в Родиона — он увидел мчащуюся на него красную точку и дымный шлейф, повисавший за нею в воздухе, ощутил упругую волну ее лета — так она близко и опасно прошла.
На кочке лежал инженер-геолог Михаил Бочинин. У него было сломано ребро, но он был в сознании.
— Мишка! Ты же ходок! Как тебя? — крикнул Родион.
— Доходился… На ту гать стал, она расцепилась, и меня заклинило. Ох… Нс продохнуть. Зови людей!
9
На повороте к дожимной насосной станции, откуда нефть, поступающая со скважин, получает толчок к товарному парку, стояли в густом сосняке Рита и Оля. Обе намерзлись с ночи, обе заждались ГАЗа Завьялова и потому сердито встретили его, высунувшегося к ним из кабины.
— Ты подольше не мог?
Завьялов рассмеялся:
— А куда нам торопиться? Все одно сейчас где-нибудь засядем и будем песни петь. Как это? «Под крылом самолета… та-та-та… зеленое море тайги-и-и».
— Ну да! Шубу потопил, теперь веселись, — сказала Рита. — Сменщики говорили, Завьялов мелочиться не любит — что ему шуба?!
— Да, остался я сегодня, девчата, к зиме раздетый-разутый! И никто за меня теперь не пойдет — ни ты, Олечка, ни ты, Рита-Маргарита…
— Во всяком случае, «Ямщик, не гони лошадей» петь не будем, уж точно! — сказала Рита. — Мы, Паш, устали и спать хотим.
— А что у тебя вправду случилось? — спросила Оля. — Неужели теперь только по шубам ездить? Вся нефть в копеечку встанет!
ГАЗ начало шатать с боку на бок, потом открылся провал с ржавой водой, и Завьялов объявил:
— Капкан!
Остановив машину, он вылез, ступил на лежневку, поискал взлядом лесину потоньше и подлинней, дотянулся до нее и стал переступать к яме с водой, чтобы, будто речник на мели, вымерить дно. Он потыкал лесиной в воде, молча вернулся в кабину, ни звука не проронив под взглядом девушек, и повел машину прямиком в воду.
— Ой! — не выдержала белобрысенькая Оля, когда в смотровое стекло попали глинистые брызги и обозначились сразу пятна-уродцы.
Павел выключил «дворники». Он иногда ускорял ход, но чаще еле-еле вел машину, сидел, вытянувшись в струну, и крутил баранку все неистовей, злей.
Девушки примолкли, держась за перекладину и друг за друга. Обе понимали: лежневая дорога, которая вела от вахтового поселка к нефтепромыслу, не выдерживала напора трясин и хлябей, не поддавалась уже починке, и не помогали теперь ни подсыпка песка, ни новые бревна-лесины, — все поплыло в тайге, все тронулось. Лето пришло в тайгу еще с холодными пока утрами, но уже стойкое и потому опасное для работы и движения.
Вахтам предстояло теперь пересаживаться на вездеход, чтобы еще какое-то время ездить на ДНС. А в самый пик жары, при глубокой и полной распутице, оставался еще вертолет. Ну, а без него только пешком, «на своих двоих»…
— Паш, а кто на вездеходе будет? — улучив минутку, тихо спросила Оля.
Завьялов тяжело вздохнул. Не ответил. Проехали метров сто на средней, умеренной скорости, когда он вдруг признался:
— Вообще-то в армии я имел дело… Водил одно время роторный снегоочиститель. Недолго, правда.
Оля хотела что-то уточнить, но подруга коснулась ее локтем, шепнув:
— Не приставай, не мешай ему.
И тут ГАЗ сильно толкнуло и еще добавочно ударило в колесо. Сразу смолк мотор.
— Что теперь делать? — спросила Оля.
— А что делать? Чиниться! Или у нас монтировки нету?
Завьялов снова вылез из кабины и, согнувшись, пропал под колесом.
10
Сказать, что Михаилу Бочинину боль разрывала грудь, значит ничего не сказать. Он боялся не только шевельнуться, но и вдохнуть. Под сердцем таился огромный сгусток боли — колючей, саднящей, ноющей, режущей, той страшной боли, которая выбивает из человека все, буквально все: силы, разум… Восемь лет топал он по этим болотам, каждую кочку знал, все исходил вдоль и поперек и вот бездарный случай!
Что бы ему сказал Охотурьев-старик, будь он еще жив? Старик таежник сказал бы: «Нарушил, Мишка, заповедь нашу таежную — засуетился, поторопился, теперь терпи! Вон, глянь, векша по сосне скачет, а и то думает, как ловчей с лапы на лапу встать, а ты? Оступился! А куда твои глаза смотрели? Сколько было говорено: тайга суетных не любит. Ты стань, оглядись, подумай сперва… Я тебя как учил в тайге-то обвыкаться? Обвыкаться начинай с водораздела — раз! Опять же по нашей Северной звезде или по Большой Медведице… А то вон ваши сейсмики оставили свои прострелы-профиля!»