Вахтовый поселок
Шрифт:
…Минуя таежный завал, Павел сквозь стволы сосен увидел вагончики дожимной насосной станции и прибавил газ.
7
Оператор Нина Никитина измеряла пластовое давление, и это было привычно, нетрудно.
Самое трудное случилось зимой, когда к дожимной станции протянули нитку трубопровода — коллектор. Мороз жег лица. В трубе образовались ледовые пробки. Лед надо было оттаивать, «окна» вырезать — и тогда хлестала нефть; ребятам сколько раз пришлось в ней искупаться!
А теперь что? Привычная работа, обыкновенный день.
В середине дня распогодилось, пригрело солнышко. Нина хотела идти на буровую обедать, но Бочинин ее не пустил.
— Да ты что? Ты дорогу видела? Утонешь запросто — и все. Иди к ремонтникам, у них сухой паек. Вместе и заправимся.
Она пробовала спорить:
— Надо сходить узнать. Пашка водовозку обещал пригнать и не пригнал. А без нее площадку не полить, и мы не улетим, не выберемся — вот посмотришь!
— В самом деле, — согласился Бочинин, в этот раз присмотревшись к посадочной площадке.
— Может быть, с Завьяловым что-то случилось? — спросила Нина.
— Да, не похоже на него — сказать и не сделать. — Бочинин озаботился, и его гладко выбритое лицо стало хмурым, как бы недобрым: редкий случай. Даже при осложнениях на скважинах Михаил был невозмутим. Миша Бочинин — старожил. Появился здесь, когда самого вахтового поселка еще и в помине не было. Все наперед знает!
— Сколько раз говорил — нельзя нам без рации! — сказал Бочинин. — Ну ладно. Что тут у тебя?
Нина показала журнальные записи: дебиты, давления. Бочинин просматривал внимательно, но по тонким подрагивающим губам Нина определила: волнуется, думает о жене в базовом городе.
Можно было натаскать воду ведрами. Однако по чавкающим болотам и порожнему не пройти. Нужно бы вызвать вездеход, но только нет водителя еще. А Завьялов на ГАЗе уже не пройдет. Дай-то бог ему хоть благополучно вернуться…
Лето пришло в тайгу, лето. Снова душно. Снова парят болота. Приехавшие с вахтой два паренька-геодезиста, длинноволосые, бойкие, разговорчивые, незамедлительно шагнувшие в тайгу с инструментом, скоро вернулись на поляну отдышаться. В тайге снова комар.
Миша Бочинин, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, говорил паренькам:
— Патлы-то обстригите!
— Не обстригем! — ответил один.
— В тайге комары налетят, потом не вычешете.
— Вычешем! — сказали оба в один голос под
смех ремонтников.
Сидели на обдуваемой ветром опушке, ели крутые яйца, колбасу и кашу пшенную, разогретую на костре.
— Сейчас бы ушицы! — сказал Миша Бочинин. — Стерлядка нынче самая-самая…
Заговорили про уху и рыбу сибирскую, один из ремонтников упомянул фамилию Вихрова, и Нина отодвинула котелок с кашей, пошла к тайге.
…Родион, то ли сам в силу каких-то своих причин порывая с Вихровым, то ли желая Нину оттолкнуть от него, как-то пояснил, что Вихров не каждого браконьера штрафует. Почему? Должность дает возможность принимать неконтролируемые решения — вот так!
Когда Пилипенко привлек ее к устройству библиотеки на вахтовом, она вдруг сказала:
«Павел Данилович! А давайте сделаем большой вечер с выставкой, со стендом, с лекцией, с подбором литературы — «Мы живем в тайге!»
Он ахнул, стукнул себя по лбу:
«Умница! Ну, умница ты разумница… Сам бы до этого нс дошел!»
«Смотрите!» — Она дала ему давний молодежный журнал, на обложке которого, надорванной и зарисованной чернильным карандашом, были слова из «Русского леса» Леонида Леонова:
«Лес является единственным открытым для всех источником благодеяний, куда по доброте или коварству природа не повесила своего пудового замка. Она как бы вверяет это сокровище благоразумию человека, чтобы он осуществил здесь тот справедливо-плановый порядок, которого сама она осуществить не может».
«И как тебе в голову пришло? Со стендом!» — не унимался Пилипенко, уже крича кому-то, чтоб в распоряжение Никитиной дали одного плотника1 и художника.
Если бы Павел Данилович знал — как?!
Мерзко, тяжело было на душе, когда через; несколько дней Родион Савельев подошел к ней на улочке вахтового и сказал, что надо поговорить. Они вообще-то избегали встречаться на людях а! договорились увидеться за чертой поселка.
В тайге он остановил ее. Она уже тогда не берегла его слов, ничего не переспрашивала… И ведь не глуп, но сказал нечто такое, чего она никак не ожидала услышать.
«Нина, давай поженимся. И давай отсюда сматываться. Надоело здесь, опротивело! Скитанья, езда — ни жизни, ни-че-го… Поедем к тебе, к родителям… Знаешь что? Поедем! Обзаведемся, устроимся! Деньжатки есть!»
И вот тогда в ней последнее шевельнулось, оплаканное уже:
«Господи! Родион!.. Какой же ты дурак! Какой дурак, господи! Ведь ты же ничего не понял, ничего! Ни во мне, ни в этой жизни».
«Э! Ерунда все это. Поверь! Жизнь — тампон махнул рукой, показывая поверх тайги и как бы далеко за нее…
Не ему она, Нина, истинную цену узнала — себе. Так ошибаться!
К чему шла и к чему пришла…
Трещал валежник под ногами. Как и сейчас, роились комарики, он держался сбоку и отгонял веткой комаров от ее лица — занятие, конечно, достойное мужчины времен рыцарства, и она желала одного: чтобы все, что у них было, оказалось сном. Впрочем, нет! Умей и саночки возить. В двадцать два года еще должны делать открытия, какие бы они ни были.