Валентина. Леоне Леони (сборник)

Санд Жорж

Когда Бенедикт вышел, сопровождаемый обиженным визгом борзой, глухим рычанием Перепела и трагическими восклицаниями графини, он наткнулся на маркизу, которая, дивясь всему этому гаму, спросила, что случилось.

– Мой пес чуть не загрыз борзую графини, – ответил Бенедикт притворно печальным голосом и скрылся.

Он возвращался домой, ощущая накопившуюся ненависть, к которой примешивалась ирония по поводу замашек знати, и не без горечи посмеивался над утренним происшествием. Вместе с тем он показался себе жалким, особенно когда припомнил, что, предвидя оскорбления куда более страшные, прощаясь с Луизой несколько часов тому назад, кичился своим язвительным хладнокровием. В конце концов он решил, что самым смешным персонажем во всем этом

приключении все же оказалась графиня, и вернулся на ферму в веселом расположении духа. Слушая его рассказ, Атенаис хохотала до слез; Луиза плакала, услышав о том, как Валентина приняла ее письмо и сразу узнала ту песенку, что спел ей Бенедикт. Но Бенедикт не осмелился похвастать своим визитом в присутствии дядюшки Лери. Не такой тот был человек, чтобы радоваться шутке, из-за которой можно было лишиться тысячи экю ежегодного дохода.

Тем временем маркиза, входя в гостиную, спросила:

– Что все это означает?

– Надеюсь, вы мне это объясните, – ответила графиня. – Разве вас не было здесь, когда пришел этот человек?

– Какой человек? – удивилась маркиза.

– Господин Бенедикт, – вмешалась сконфуженная Валентина, стараясь приободриться. – Матушка, он принес нам дичь, бабушка просила его спеть, а я ему аккомпанировала…

– Значит, он пел для вас, мадам? – обратилась графиня к свекрови. – Но, если не ошибаюсь, вы слушали его из соседней комнаты.

– Во-первых, его попросила не я, а Валентина, – ответила старуха.

– Странно, – бросила графиня, устремив на дочь проницательный взгляд.

– Матушка, – вся вспыхнув, проговорила Валентина, – я сейчас вам все объясню. Мое фортепьяно ужасно расстроено, вы сами знаете, а настройщика в округе нет; молодой человек – музыкант и, кроме того, умеет настраивать фортепьяно… Мне сказала об этом Атенаис, у нее тоже есть фортепьяно, и она часто прибегает к помощи своего кузена.

– У Атенаис есть фортепьяно! Молодой человек – музыкант! Что за странные истории вы мне рассказываете?

– Но это чистая правда, – подтвердила маркиза. – Вы просто не желаете понять, что сейчас во Франции все получают образование! Лери – люди богатые, они хотят развивать таланты своих детей. И хорошо делают, нынче это в моде; и смешно против этого возражать. Этот мальчик и впрямь прекрасно поет. Я слушала его из прихожей и получила удовольствие. Что, в сущности, произошло? Неужели вы думаете, что Валентине грозила опасность, когда я находилась всего в двух шагах от них?

– О мадам, – ответствовала графиня, – вы всегда самым неожиданным образом перетолковываете мои мысли.

– Что поделаешь, если они у вас такие странные! Возьмите хоть этот случай: ну чего вы так перепугались, застав свою дочь за фортепьяно в обществе мужчины? Разве заниматься пением такой уж грех? Вы меня упрекаете в том, что я оставила их на минуту одних, будто… О боже мой, неужели вы не разглядели этого мальчика? Не заметили, что он страшен, как смертный грех?

– Мадам, – возразила графиня, и в голосе ее прозвучало глубочайшее презрение, – легче всего истолковать таким образом мое неудовольствие, но, коль скоро мы все равно не можем сойтись во мнении по многим вопросам, я обращаюсь к своей дочери. Валентина, надеюсь, вы сами понимаете, что эти вульгарные мысли мне приписаны. Я достаточно хорошо изучила вас, дочь моя, и знаю, что подобный человек – не мужчина в ваших глазах и что не в его власти скомпрометировать вас. Но я не приемлю даже малейших нарушений приличий и считаю, что вы недостаточно блюдете правила. Поймите же, самое страшное на свете – это попасть в смешное положение. Вы по характеру чересчур благожелательны ко всем без исключения, ведете себя чересчур непринужденно с теми, кто ниже вас. Помните, что они вам за это не могут быть признательны, они лишь будут злоупотреблять вашими слабостями, и чем лучше с ними обращаешься, тем они становятся неблагодарнее. Поверьте опытности вашей матери и впредь следите за собой. Уже не в первый раз я делаю вам замечание по этому поводу,

но повторюсь: вам следует вести себя с большим достоинством. Рано или поздно вы убедитесь в правильности такого подхода. Чернь не понимает, до какой грани ей дозволено дойти и где следует остановиться. Эта девочка Атенаис ведет себя с вами возмутительно фамильярно. Я терплю это, ибо она все-таки женщина. Но я была бы уязвлена, если бы ее жених в публичном месте обратился к вам развязным тоном. Этот юноша весьма дурно воспитан, как и все люди его класса, и ему совершенно не хватает такта. Господин де Лансак, который любит иной раз разыграть либерала, переоценил его, когда говорил с ним как с человеком разумным. Другой на его месте не пошел бы танцевать, а он предерзко поцеловал вас, дочь моя… Я не упрекаю вас за это, – добавила графиня, видя, что Валентина растерялась и вспыхнула, – я знаю, что вам самой была неприятна подобная дерзость, и если я ныне напоминаю вам об этом случае, то лишь затем, чтобы вы крепко-накрепко запомнили: важно держать на почтительном расстоянии всех этих людишек.

Во время этой речи маркиза, сидевшая в уголку, только плечами пожимала. Валентина, подавленная неумолимостью материнской логики, пробормотала в ответ:

– Матушка, ведь только из-за фортепьяно я решила, что… Я не подумала, что это неприлично…

– Если вести себя как подобает, не нарушать приличий, – ответила графиня, обезоруженная покорностью дочери, – то можно и позвать его. Вы говорили с ним о настройке?

– Я хотела, но…

– В таком случае пусть его вернут.

Графиня позвонила и велела привести Бенедикта, но ей сказали, что он уже далеко.

– Ничего не поделаешь, – проговорила графиня, когда слуга вышел из комнаты. – Самое главное вести себя так, чтобы он не вбил себе в голову, будто мы зовем его сюда ради его прекрасного голоса. Я настаивала и буду настаивать, чтобы его принимали здесь соответственно его положению, и ручаюсь: когда он явится сюда еще раз, я сама прослежу за этим. Дайте мне письменный прибор! Сейчас я ему объясню, чего мы от него хотим.

– По крайней мере будьте хотя бы любезны, – заметила маркиза, у которой инстинкт самосохранения заменял разум.

– Я знаю, как принято вести себя, мадам, – заявила графиня.

Она набросала наспех несколько строк и протянула их Валентине со словами:

– Прочитайте и велите отнести на ферму.

Валентина пробежала глазами записочку. Она гласила:

«Господин Бенедикт, не согласитесь ли Вы настроить фортепьяно моей дочери? Этим Вы доставите мне удовольствие. Имею честь приветствовать Вас.

Графиня де Рембо».

Валентина взяла в руки палочку сургуча и, сделав вид, что запечатывает листок, поспешно вышла из комнаты, неся раскрытую материнскую записку. Нет, она не пошлет этого дерзкого приказа! Разве так должно отплатить Бенедикту за всю его преданность? Можно ли обращаться с юношей, на челе которого она без боязни запечатлела сестринский поцелуй, как с лакеем? Порыв сердца одержал верх над благоразумием: вытащив из кармана карандаш и притаившись за дверью в пустой прихожей, она начертала несколько слов под запиской матери:

«О, простите, простите! Потом я объясню Вам, чем вызвано это приглашение. Приходите, не отказывайтесь прийти к нам. Во имя Луизы, простите!»

Она запечатала записку и вручила ее слуге.

11

Валентине удалось прочесть письмо Луизы только вечером. Это были пространные рассуждения по поводу тех нескольких фраз, которыми они сумели, к общей их радости, обменяться на ферме. Письмо дышало надеждой, выражало всю глубину чувств экспансивной, романтичной женщины. В каждой строчке говорилось о ее дружеской – подобной любовной – привязанности, полной милой ребячливости и возвышенного пыла.