Валькирия рейха
Шрифт:
Конвоиры с руганью спешили к нему. Он сам пошел им навстречу. Удивленные, что он не пытается бежать, они на мгновение опешили. Потом схватили его, надели наручники и потащили к вагонетке. Комендант лично устроил ему допрос. Его пытали, били. Варвара также присутствовала при том. Оказалось, она отделалась весьма легко. Правда, потеряла несколько зубов впереди, на поллица у нее красовался лиловый синяк. Она яростно набрасывалась на Эриха с кулаками, кричала, что он хотел убить ее и бежать. Хартман лишь насмешливо улыбался, оглядывая ее. Это приводило Варвару еще в большую ярость. Она то в слезах падала головой на плечо мужа, причитала, то снова разражалась бранью и угрозами:
– Тебя пристрелят как бешеную собаку, фриц проклятый! – перевел Эриху ее шепот, малоразборчивый из-за потерянных зубов, военнопленный, исполнявший роль переводчика.
– Вы так думаете, фрау? – насмешливо поинтересовался Эрих, – а вот тебя она еще не приглашала? – он спросил у толмача, – готовься, я думаю, ты в ее вкусе. На ощупь она ничего, мягкая бабенка, – Эрих подмигнул ему.
– Что он говорит? – потребовал перевести комендант. Офицер явно замялся.
– Переводите, я хочу знать! – запинаясь, пленный перевел начальнику лагеря слова Эриха. Тот едва сдерживал нервный смех.
– Это неправда! – взвилась Варвара.
– Молчи! – приказал ей комендант и подошел к Хартману и схватил его за плечи: – Ты лжешь!
Эрих усмехнулся:
– А зачем? – спросил он, – вы все равно меня расстреляете. Я как на духу, господин начальник.
– Сволочь! – комендант резко обернулся к жене. – Сволочь! Сучье отродье!
– Вася, – пискнула Варвара испуганно, – неужели ты веришь?..
– А мне верить незачем, я давно приметил, – начал он. Но вспомнив, что присутствуют посторонние, бросил сердито:
– Выйти всем. Немца в карцер. Завтра расстрелять. – Последнее, что слышал Эрих, выходя из комендатуры под конвоем, – это звук пощечин и вскрик Варвары. Теперь ей досталось от собственного мужа. А дома, видно, достанется еще. Но Эриха уже мало занимали злоключения комендантской жены, которой не повезло с последним любовником, и злоключения самого коменданта, которому не повезло с женой. Он сам выходил на финишную прямую. Всего несколько часов отделяло его от смерти и надо было подвести итог. Его поместили в грязный, вонючий подвал комендатуры, где было очень холодно, а свет проникал только через зарешеченное окошко под потолком, на уровне земли. Созерцать через него можно было только сапоги прохаживавшегося взад-вперед часового. Но вскоре и эта картина исчезла – стемнело.
В окне не было стекла, только решетка. Холодный, колючий ветер гулял по помещению. «Тут нечего даже ждать расстрела, можно просто не дожить до утра, замерзнуть заживо. Даже крысы не рискуют высовываться из своих норок, а попискивают по углам, только хвосты торчат». К вечеру мороз усилился. Сжавшись на ледяном полу, Эрих не верил, что переживет эту ночь. «Но если переживет, с чем встретит завтрашний рассвет, последний рассвет в своей жизни? Ему двадцать шесть лет. Что он сделал за эти годы, с чем предстанет перед Богом? Если не считать детства в родительском доме и годы учебы, вся его самостоятельная жизнь – это война. Правда, на войне он добился больших успехов, стал героем и… влюбился в Хелене. Вот и все. Вот и весь подсчет: он был героем и любил Хелене. Что останется от него на Земле? Память? Для Хелене он уже мертв. Наверное, она переживала. Но время лечит, она вскоре утешится и забудет его. И хорошо, если она встретит другого человека. Для Германии, за которую сражался, он – тоже мертв. Зачем будущим поколениям вспоминать тех, кто навлек горе и разрушение на страну? Все они, мертвые и живые – проклятые демоны, имена которых будут вычеркнуты со страниц истории. Зачем помнить о поражениях? Родственники, мама… Она плакала, он знает… А раньше она гордилась им. Они мало виделись в последние годы. Он даже не успел рассказать ей о Хелене, она и не знает, кого любил ее сын. Но рано или поздно ей тоже не останется ничего, кроме как оплакать и смириться с его гибелью. Так что же остается ему? Только то, с чем давно уже согласны все – и мама, и Хелене, и Германия – умереть. Вот и весь итог. Завтра ему помогут осуществить этот шаг «товарищи» из НКВД или как их там сейчас называют… А пока… Пока еще есть время вспомнить о Хелене…» От холода мысли его путались, словно слипались. Он продрог насквозь, его бил озноб. Внезапно тишину ночи разорвал гул автомобильных моторов, резкие окрики людей, мелькнули фары, к комендатуре подъехало несколько машин. Прислушавшись, Эрих уловил брань, женский плач, потом кого-то вывели. Машины снова рванулись с места, и вскоре все стихло. Когда заводили заглохшие на морозе моторы, Эрих попытался выглянуть в оконце, что там происходит, но руки его окоченели, и до железных прутьев решетки было не дотянуться – одеревенело все тело. Вот и забрезжил рассвет. «Все. Сейчас придут. Прощай, Хелене. Я попрощался с тобой давно, но в этот раз уже по-настоящему. Никто мне не поможет, как говорится. Прощай, мама. Что ж тут поделаешь, такова судьба солдата проигравшей армии… Только как он пойдет, тело не слушается? А ведь любимцу рейхсмаршала, командиру эскадрильи «Рихтгофен» майору Эриху Хартману не пристало ползти на расстрел на четвереньках, надо сохранить достоинство.» Он старался согреть себя дыханием, движениями, заставить тело шевелиться. Но в то утро за ним так и не пришли. Не слышно было шагов часового, Эрих даже не мог определить, на месте ли он, смены караула не было – это точно. Не мог же он, простояв всю ночь на посту бессменно, остаться и на день. То, что еды не принесут – это ясно. На голодный желудок легче помирать – от голода и холода само собой хочется сдохнуть. Но что случилось? Почему они не пришли? И кто приезжал ночью? Днем потеплело, пригревало солнышко, с ним появилась новая забота – пришлось воевать с крысами. А по всему лагерю – убийственная тишина. Похоже, даже на работу не водили. Всех держат в бараках. Не слышно переклички конвоиров. «Сталин умер что ли? – мелькнула мысль. – Пора бы уж ему…» Эрих окликнул часового, подойдя к двери,
– Степан! Как вы оказались здесь? – спросил он шепотом. – Это же опасно!
– Я принес кое-что поесть, – так же шепотом сообщил Щеколдин, оглядываясь по сторонам, – и теплый тулуп, сейчас постараюсь просунуть, подождите.
– Спасибо, – Эрих был тронут.
– Нас на работу не водили, – быстро продолжал Щеколдин. – Ночью арестовали коменданта с семьей. За какие-то злоупотребления. «Фуражки» в страхе – начнут следствие. А когда прибудет новый комендант, никто не знает…
Щеколдин не договорил. Видимо, кто-то приближался. Быстро просунув между вертикальными прутьями решетки нехитрый лагерный обед в котелке и впихнув тулуп, он поспешно отполз от окна. Завернувшись в тулуп, Эрих, озадаченный сообщением Щеколдина, уселся за трапезу. «Так вот, оказывается, в чем дело. Арестовали коменданта. Это за ним приезжали ночью. И за женой его. Похоже, – Эрих усмехнулся про себя, – ему опять повезло: теперь он не виновник, а скорее жертва комендантской семейки. Впрочем, это еще неизвестно». Ночью он задремал. А наутро загремел засов. Эрих почувствовал, как упало сердце: комендант комендантом, а «фуражки», как выражался Щеколдин, знают свое дело. Его вывели из карцера и, к удивлению, повели не на расстрел, а к колонне военнопленных. Они стояли перед бараками, как обычно построенные по двое в ряд в затылок друг к другу, чтобы идти на работу. «Расстреливать будут перед строем, чтобы работалось лучше, веселей» – мрачно сострил про себя Эрих. Но снова судьба улыбнулась ему. Его поставили в строй вместе со всеми. «Новый комендант разберется», – перевел ему толмач слова конвоира. – «Иди, потрудись пока». И повели на работу. Вечером к нему подбежал Щеколдин, он просто сиял от радости.
– Эрих, – сообщил он, задыхаясь, – я принес вам известие. Вы даже не ожидаете. Письмо, – он достал из рукава голубой конверт, – мне передал его писарь при комендатуре. Я помогаю ему иногда, знаете ли. Грамотный человек всегда в цене. Вам письмо…
– Мне? – Эрих не поверил. – Но откуда? – он взял конверт, посмотрел, уголок был отклеен, – к тому же оно открыто.
– Конечно, – спокойно согласился Щеколдин, словно это было обычное дело, – письмо прочитали. Но самое главное, что оно пришло и его разрешили вам передать. Мне кажется, это от фрау Хелене, – предположил он, – я не читал, но мне так кажется. Эрих вынул листок из конверта.
«Я не знаю, получишь ли ты когда-нибудь мое послание, – он сразу узнал ровный, четкий почерк Хелене, услышал ее голос, она словно говорила с ним, – но я долго думала, что ты погиб. Теперь знаю, это не так. Я живу в Вюртемберге, недалеко от дома твоих родителей. Твоя мама жива, здорова, она каждый день молится за тебя, и я тоже. Я не одна, со мной Эльза, она вполне поправилась после ранения. Мы все ждем тебя. Я тоже жду. И люблю, как прежде. Даже еще сильнее.»
– Это невероятно, – слезы комом встали у него в горле. Эрих обернулся к Щеколдину. – Как это может быть? – Степан пожал плечами.
– Писарь сказал, переслали из Москвы. А туда оно попало через Красный Крест. Я очень рад за вас, Эрих, – Щеколдин горячо сжал руку Хартмана. – Бог все-таки есть, как бы нас ни убеждали в обратном. Надо верить и жить.
Надо верить и жить. Хелене Райч сотню раз повторяла себе это. Даже когда верить и жить уже не было больше сил и отчаяние захватывало все ее существо. Верить и жить – она старалась. Она долго лежала в американском госпитале, но выздоровела. Возвращение Эльзы придало силы им обеим. Но когда болезнь была побеждена, встал вопрос – что делать дальше? Полковник Крис Норрис предложил Хелене подписать контракт с американскими ВВС на испытание новейших типов самолетов. Вспомнив начало своей летной карьеры, она согласилась. Ей хотелось уехать из Германии, из разрушенной, поверженной страны, пребывание в которой было столь тягостно, что хоть на край света беги – и там не найдешь покоя. Вся страна превратилась для Хелене в кладбище прошлой жизни, в кладбище ее надежд. Но и за океаном оказалось не лучше. Четыре года они с Эльзой прожили во Флориде. Благодаря блестящему знанию английского языка, Эльза нашла работу в крупном издательстве. Хелене же проходила службу на военно-воздушной базе. Теперь Крис Норрис стал ее коллегой, они служили вместе, вместе проводили много времени. Она замечала, что Крис испытывает к ней чувства гораздо более сильные, чем сострадание и даже дружба. Он полюбил ее, желал близости с ней. В их отношениях наступил момент, когда надо было решиться: перейти грань или остановиться. Высокий загорелый американец, с едва заметной индейской черточкой в лице, мог помочь Хелене забыть прошлое и начать новую жизнь. Однажды на берегу океана, оставшись с Хелене наедине, он открылся в своих чувствах. Она замешкалась. Он решил, что ее смущает его семейное положение – Крис был женат. Объяснившись с женой, он подал на развод. Она не остановила его. Почему? Она сама не знала.