Валькирия рейха
Шрифт:
Однажды, занимаясь распилкой бревен, Эрих оказался рядом с несколькими русскими. Один из них, невысокий, отнюдь не богатырского телосложения, вдруг показался Эриху знакомым. Он присмотрелся внимательнее. Посеревшее, исчерченное ранними морщинами, изможденное лицо человека явно изменилось, но все же Эрих был уверен, они встречались… Только где, когда, при каких обстоятельствах? Подспудно он ощущал, что эта встреча была связана лично для него с чем-то ярким, запоминающимся. Быть может, с Хелене. Конечно, с кем же еще? Но если не считать многочисленных воздушных боев, то тема «Хелене Райч и русские» представляла отнюдь не богатый выбор вариантов, практически нулевой… Хотя… Уже в бараке Эриха внезапно осенило: Алупка, волшебный уголок! Совсем недавно он видел во сне великолепных мраморных львов – стражей прекрасного дворца, видел, как спускались они с Хелене по лестнице к морю, после экскурсии, которую провел для них смотритель музея, невысокий, хрупкий человек, русский, как же его звали? Хелене же говорила.. В тот вечер, когда в Алупкинском дворце праздновал свой день рождения генерал фон Грайм, этот русский профессор чудом избежал смерти, не пожелав отдать эсэсовскому наместнику дорогую раму из коллекции музея. Его спасло вмешательство Хелене… Быть может, это именно тот человек? Какие еще яркие впечатления могут быть у майора Люфтваффе Эриха Хартмана, он горько улыбнулся про себя: бывшего майора, бывшего Люфтваффе, – связаны с русскими и с Россией, особенно теперь. Да еще и с Хелене. Только Алупка. Их помирили тогда венецианские зеркала графини Браницкой и сумерки над сказочным парком. Алый шар солнца садился
На следующий день во время работы Эрих без труда отыскал глазами заинтересовавшего его русского и постарался приблизиться к нему. День был морозный, солнечный, и Эрих смог рассмотреть заключенного. Сомнений не оставалось. Теперь он узнал его. Так и есть, память не подвела его: тот самый смотритель музея. Сердце Эриха радостно забилось: он, наверное, помнит Хелене. Ведь он хорошо знал немецкий, с ним можно было бы поговорить о ней. Но тут же мелькнула мысль: не может быть, чтобы такой человек оказался здесь, среди отбывающих срок преступников. Он совершил подвиг. Эрих был тому свидетелем. Один его поступок, неподчинение воле эсэсовского коменданта… Он рисковал жизнью ради спасения реликвий – это уже подвиг. А не окажись Хелене поблизости – офицер пристрелил бы его на месте. А сколько таких реликвий он спас благодаря своему мужеству и самоотверженности! В чем же он провинился? Заметив внимательный взгляд немецкого офицера, русский обернулся и посмотрел Эриху прямо в лицо. Конечно, сразу он его не вспомнил, но что-то промелькнуло в его глазах, как будто немец показался ему знакомым. Промелькнуло и погасло. Тяжело же ему приходится, вдали от родной Алупки. Да, это он. Русский профессор из Алупки. Эрих не верил своим глазам, и горький комок подступил к горлу.
Как-то вечером возле бани Эрих столкнулся с профессором лицом к лицу. Заметив, что часовые находятся довольно далеко, он окликнул русского:
– Здравствуйте, господин профессор.
Вздрогнув, смотритель замедлил шаг, затем остановился, оглянулся.
– Вы помните Алупку? – взволнованно спросил Эрих, подходя, – вы делали нам экскурсию по музею.
– Вы были в составе какой-то группы? – недоверчиво осведомился профессор.
– Да нет же… – нетерпеливо ответил Эрих, – нас было всего двое, летчики. Я и молодая фрау, полковник. Помните? День рождения генерала фон Грайма, в 1943-м. Хелене Райч тогда помогла вам сохранить раму для картины, отчитав наглеца-коменданта. Помните?
Слезящиеся, воспаленные от ветра глаза русского потеплели.
– Вы?! – изумленно воскликнул он и, тут же помрачнев, сокрушенно добавил: – Значит, вы угодили к нашим…
– Вы вспомнили меня?
– Конечно. Я вас приметил еще во время работы несколько дней назад. Вы внимательно смотрели на меня. Я удивился. А потом подумал: может быть, мы где-то встречались? – тревожно взглянув на часовых, он быстро спросил: – А фрау? Она жива?
– Вы помните Хелене? – лицо Эриха просветлело, он улыбнулся.
– Да, – ответил русский, – я ей обязан жизнью. Если бы не она… Красивая женщина, смелая…
– Она попала к союзникам. Надеюсь, она уже на свободе.
– Не останавливаться! Не болтать! – раздался громкий окрик охранника.
– Я вас найду, – поспешно прошептал профессор, отходя. – Как вас зовут? Ведь мы не познакомились тогда.
– Эрих. Эрих Хартман.
– А я Степан Щеколдин. Что-нибудь придумаем. До свидания.
Увидев приближающегося охранника, профессор быстро ушел. Степан Щеколдин, господин Щеколдин. Да, именно так и говорила Хелене: «Господин Щеколдин, покажите мне этот дворец, ради которого вам не жаль жизни.» Он помнит ее. Красивая, смелая… Моя Лена…
Но как они увидятся? Ведь найти способ поговорить в лагере – дело нешуточное. И снова перед глазами возникла Хелене, отражение ее лица в венецианском зеркале, взволнованные, грустные глаза – она еще не простила его, она страдает, хотя верная себе, не подает вида.
Ее светлые волосы мелькают среди диковинных растений зимнего сада, и легкое пожатие руки говорит ему, что все забыто. Он видит, как она склоняется над прудом с чистейшей родниковой водой, в котором гордо плавают лебеди. Ее пышные волосы скользят вперед, заслоняя лицо, черты которого мерцают на темной поверхности воды.
На следующий день Эрих заметил, что Щеколдин во время работы старается переместиться как можно ближе к нему. Ведет он себя осторожно, чтобы не вызвать подозрение у часовых. Понимая его намерения, Эрих совершил встречный маневр. Наконец им удалось оказаться на таком расстоянии друг от друга, при котором беспрепятственно можно было разговаривать, негромко, чтобы не услышали охранники. Делая вид, что всецело занят работой, Щеколдин поздоровался. Их разговоры не могли быть продолжительными, но встреча со Степаном скрасила безрадостную жизнь Хартмана в плену. У него появился друг. Их связывали общие воспоминания, и, в отличие от многих русских, – Эрих чувствовал это, – Степан не испытывал по отношению к немцам враждебных чувств. Он относился к Эриху с пониманием, даже с заботой. Будучи сам в столь же удручающем положении, – легко ли быть пленником в собственной стране, – находил в себе силы сочувствовать Хартману. Щеколдин «был награжден» десятью годами лишения свободы. Они общались каждый день. Эрих рассказал Щеколдину обо всем, что пережил после Алупки. О боях за Берлин, о том как попал в плен и о пребывании в Минске. Впервые в жизни искренне поведал о своей любви к Хелене. Эти беседы стали отдушиной, лекарством для его души, истерзанной тоской. Он чувствовал, что Щеколдину можно доверять. Степан слушал внимательно, никогда не задавал лишних вопросов. Он был очень вежливым, культурным человеком, что, как понял Эрих, среди русских – редкость. Знакомство с ним вообще заставило Эриха по-другому отнестись к нации победителей. Степан познакомил Эриха со своими друзьями. Один из них был бывший русский князь Кирилл Голицын, другой – бывший директор музея в Брянске. Так же как и Щеколдин он в годы оккупации спас музей от разорения. Немцы захватили его с собой во время отступления. Он бежал, примкнул к партизанам. Наградой за «усердие» ему стал срок в 25 лет. Знакомство с этими людьми произвело на Эриха огромное впечатление. Постепенно перед ним открывалась другая Россия, которой он не знал во время войны, тем более не знал в плену. Не только страна конвоиров, смачно плюющих под ноги. Страна великих людей и традиций, которую «энкэвэдэшные шинели» держали за колючей проволокой. О себе Щеколдин рассказывал скупо. Он родился в Москве, еще в царское время. Закончил коммерческий институт, стал экономистом. С юных лет он любил искусство, тянулся к истории. За любовь к прекрасному получил Степан Щеколдин от советских уже властей два срока заключения. Первый – в молодые годы. Сразу после революции Щеколдин посещал в Москве еще тлеющие очажки старой дворянской культуры, на манер дореволюционных салонов, где собирались «бывшие», как их называли тогда. Среди завсегдатаев, как это часто случалось в России после 1917 года, затесались агенты ГПУ. Они и передали своим начальникам списки особо опасных, по их мнению, сторонников старого строя. Среди них оказался Степан Щеколдин. Три года провел Степан в ссылке в Архангельске. После освобождения из Москвы уехал, перебрался в Крым. Там сначала работал бухгалтером, а потом случайно стал экскурсоводом. Так произошла его первая встреча с Алупкинским дворцом. Мистическая, судьбоносная встреча, которая изменила всю жизнь Щеколдина. Дворец, его уникальные картины, гобелены, книги, вся история захватили молодого человека, наполнили смыслом каждое мгновение его существования. Теперь уж он не мыслил себя без Алупки. Ушли в прошлое все удары судьбы – ссылка, смерть молодой жены в тюрьме. В 1941 году, оставшись в Алупке, он спас дворец от взрыва, который собирались произвести при отступлении большевики, уничтожавшие ценности под лозунгом: «Врагу ничего не оставлять!». В последний момент Щеколдину удалось разомкнуть цепь взрывателя. Во время оккупации Щеколдин добился от немецкого командования разрешения восстановить экспозицию и открыть музей для посещения немецкими солдатами и офицерами. Ведь он понимал, что только так он может спасти бесценные сокровища от вывоза их в Германию. Он сам водил экскурсантов по залам. А когда один немецкий генерал пожелал конфисковать знаменитых мраморных львов, что стоят у восточного входа во дворец, Щеколдин нашел в себе мужество открыто воспрепятствовать этому, за что угодил на неделю в гестаповскую тюрьму. Перед отступлением генерал фон Грайм, большой ценитель искусства, предложил Щеколдину уехать в Германию. Он обещал посодействовать, чтобы его приняли на работу в Дрезденскую галерею. Тогда генерал фон Грайм не мог предположить, что в феврале 1945 года после налета американской авиации Дрезденская галерея перестанет существовать – она превратится в груду пепла. «Герр Щеколдин, вас все равно посадят, комиссары не оценят ваш поступок», – убеждал Степана фон Грайм. Но Щеколдин отказался. И вот теперь он узнал, что Дрезденской галереи больше нет, судьба фон Грайма неизвестна – он либо застрелился, либо находится в плену. Только пророчество его сбылось. Сразу после освобождения Крыма чекисты арестовали Щеколдина. Он снова вернулся в тюрьму, теперь не гестаповскую, а энкэвэдэшную. Но по сути от этой перемены для Степана не изменилось ничего. В тюрьме, находясь под охраной красноармейцев, он услышал по радио, что Сталин лично объявил ему благодарность за спасение дворца. Еще бы, ведь во время проведения Ялтинской конференции, сам премьер-министр Англии Черчилль гулял по Алупке и восхищался творением русских зодчих. Он удивлялся, как удалось сохранить здание во время бомбежек, и очень интересовался, нельзя ли его купить и по частям перевезти в Англию. Советские товарищи горделиво посмеивались. А Степан Щеколдин, спаситель музея, в это время сидел в тюрьме, и его даже не кормили. Но все-таки, как шутил Щеколдин, если он когда-нибудь встретит Черчилля, он поклонится ему в ноги или хотя бы напишет благодарственное письмо. Ведь это благодаря его восторгам и высокой оценке деятельности Щеколдина, Степану дали только десять лет, а не двадцать пять, как директору брянского музея. Ведь в Брянск-то Черчилль не приезжал. Не повезло Брянску так, как Алупке. На суде профессор пытался защищаться, он напомнил, что сделал для страны, но прокурор лениво заметил ему: «Лучше бы вы убили пару фашистов», – и, зевнув, отправил в Вятлаг. С тех пор Щеколдин ничего толком не знал о своей Алупке. После Ялтинской конференции там проводили отпуска большие московские начальники. И Степан очень сомневался, что они станут беречь музей, как он его берег.
– Я часто думал, – признался Эриху Щеколдин, – у меня теперь много времени. Если бы я знал тогда, в 1941-м, наперед, какие муки мне предстоят, смог бы я повторить все, что сделал, чтобы спасти дворец? Или лучше пусть взрывали бы? Все равно им ничего не нужно. И знаете, – Щеколдин грустно улыбнулся, – смог бы. Я все начал бы сначала, и снова прошел этот путь. Потому что они не вечны, а Алупка – навсегда. Она мне часто снится по ночам. Мраморные львы, лестница…
– Мне тоже, Степан, – признался Эрих, – мне тоже снится ваша Алупка…
Они молча посмотрели друг на друга. Потом крепко пожали руки, быстро, украдкой, чтобы не заметили часовые. Щеколдин был старше Эриха лет на двадцать. Хартман годился ему в сыновья. Но теперь это не имело значения. Степан был первым человеком в жизни Эриха после смерти Андриса, которого он мог теперь назвать своим другом. И он никогда не подумал бы прежде, что таким человеком окажется русский. Они легко понимали друг друга, поддерживали в несчастье. Только теперь Эрих задумался над тем, насколько искусственно политики создают между людьми враждебность, используя все способы пропаганды. А главное, со Степаном можно было без конца говорить о Хелене. Степану единственному Эрих признался спустя почти год после их знакомства, что… изменил ей.
Эрих и сам не знал, как случилось, что на него обратила внимание молодая жена коменданта лагеря. Сам комендант, человек крутого нрава, суровый в обращении со своими подчиненными, не говоря уже о пленных и заключенных, был намного старше своей супруги, а потому, несмотря на свой характер, исполнял все ее капризы. Молодую женщину звали Варварой, или Барбарой, как называли ее немцы. Она пользовалась неограниченной свободой. Спокойно расхаживала по лагерю, командовала солдатами, не хуже супруга, сама выбирала среди заключенных тех, которые должны были отправиться на работу к ней в дом. Детей у Варвары не было, иных обязанностей, кроме как по хозяйству, – тоже. Со скуки, наверное, в захолустном уголке, где для молодой женщины не было никаких развлечений, она время от времени приглашала к себе понравившегося ей, как она выражалась, «мальчонку», из заключенных, и склоняла его к любовной связи. Добившись желаемого, наскучившую «жертву» отправляла обратно в лагерь, предварительно нажаловавшись мужу на провинности работника. Того наказывали, очень жестоко. Причем Варвара не отказывала себе в удовольствии посмотреть, как корчится под пытками ее недавний возлюбленный. Неизвестно, догадывался ли комендант о похождениях своей супруги, скорее всего, нет – никто из избранников Варвары не посмел заикнуться ему об этом. Так что Варвара чувствовала себя безнаказанно. До сих пор любовниками комендантши были только русские, так что она сразу заинтересовалась военнопленными, которых доставили в лагерь. Возвращаясь с работы, Эрих часто видел, как высокая, дородная русская дама, закутанная в широкий пуховый платок, стоит у ограды, наблюдая за немцами. Он не раз ловил на себе взгляд ее быстрых карих глаз. Но до поры до времени не догадывался, чего она хочет от него. Вскоре все прояснилось. Как-то утром ему объявили, что с сегодняшнего дня он больше не пойдет работать на лесосеку, а направляется для исполнения хозяйственных работ в комендантский дом. Под присмотром, естественно. Конечно, работать в теплом, натопленном доме, пусть даже под охраной, было намного приятней, чем мерзнуть в лесу. Но Эриху такой поворот показался странным. А почему он, собственно? И почему один? Ведь есть среди военнопленных люди постарше, слабые физически. Им такое назначение – подарок, оно значительно облегчило бы их положение. Вот, полковник Брандт, например. А Щеколдин? Он будет волноваться, если не увидит Эриха на рабочей площадке. Но возражать не полагалось. За это можно было не досчитаться зубов, как самой малости. Сразу после объявления приказа Эриха доставили под конвоем в комендантский дом. Вот тут он и увидел, кому обязан внезапной переменой в лагерной жизни. Оказалось, никакой работы по дому от него не требовалось. А требовалось совсем другое. Едва введя его в дом, красноармеец тут же вышел – кто-то подал ему знак. Оставшись один в жарко натопленной горнице, Эрих огляделся и с удивлением увидел, что стол накрыт, будто к приему гостей. В углу у окна белела чистым бельем расстеленная кровать. В комнате никого не было. Он обернулся и тут же наткнулся на свое отражение в зеркале над комодом. Увы, прежний лощеный командир эскадрильи «Рихтгофен» теперь превратился в жалкое напоминание о былом. Внезапно он почувствовал, что за ним внимательно наблюдают. Он снова огляделся и никого не увидел. Правда, ему показалось, что занавеска, разделяющая две комнаты в доме, шелохнулась. Да, так и есть. Вот она отодвинулась. В проеме двери он увидел хозяйку дома, госпожу Барбару, в длинной, темной юбке и облегающей блузе, выгодно подчеркивающей объемные достоинства ее фигуры. Хозяйка улыбнулась. Прошла к входной двери и заперла ее на засов. Затем задернула занавески на окнах. Эрих с недоумением наблюдал за всеми этими приготовлениями. Барбара подошла к нему.