Вальс в темноту
Шрифт:
— Но там ведь… Там должна…
— Да никого там больше нет, — усмехнулся капитан. — Можете сами подняться и посмотреть.
Тогда он повернулся и отошел от перил.
Начали сгружать багаж.
Он ждал, надеясь непонятно на что.
Больше никого. Только багаж, неодушевленные тюки и чемоданы. А потом и это кончилось.
Он наконец отвернулся и поплелся вдоль пристани, затем сошел с нее на твердую землю и сделал еще несколько шагов. Он глядел в одном направлении и не в силах был повернуть голову, как будто находившееся с другой стороны могло причинить ему боль сильнее той, что он испытывал.
Когда
В глазах его стояли слезы, и, хотя рядом не было никого, кто мог бы их заметить, он все же медленно наклонил голову, чтобы скрыть их от посторонних глаз.
И так он стоял с опущенной головой, словно безмолвный плакальщик над гробом. Гробом, которого, кроме него, никто не видел.
Греющаяся в соломенно-желтых лучах солнца земля расплылась перед его невидящими глазами в неясное бурое пятно. Такой же неясной и мрачной представлялась ему его дальнейшая жизнь.
Потом на землю беззвучно наплыла тень, круглая тень от маленькой головки, появившаяся у него из-за спины. За ней последовали шея и плечи. Изящный изгиб талии. Тень замерла на месте не двигаясь.
Его затуманенные глаза не заметили этого. Они вообще не видели ни землю, ни того, что на ней вырисовывалось; у него перед глазами стоял дом на Сент-Луис-стрит. Он прощался с ним. Он никогда больше туда не вернется, не войдет в этот дом. Он обратится в агентство и попросит его продать…
Он почувствовал, как его плеча коснулась чья-то рука. Коснулась легко и невесомо, ненастойчиво и необременительно, словно прозрачное, бархатистое крыло бабочки. Тень на земле подняла руку, на мгновение сомкнувшуюся с другой тенью — его собственной — и тут же снова опустившуюся.
Он медленно поднял голову. И так же медленно повернул ее в ту сторону, откуда последовало прикосновение.
Словно диск граммофонной пластинки, крутящейся вокруг своей оси, прямо перед ним возникла фигура, как будто повернулся не он, а то, что его окружало.
Фигурка была миниатюрная, но вместе с тем обладала столь совершенными пропорциями, что в отсутствие других людей, которые могли бы послужить эталоном величины, ее можно было бы принять и за великолепную классическую статую, и за крошечную фарфоровую куколку.
Повернув голову, Дюран встретился с ее ясными голубыми глазами.
Лицо ее обладало редкой, невиданной им раньше красотой, красотой мрамора, застывшая холодность которого скрашивалась розовым лепестком губ.
Ей, наверное, едва минуло двадцать. Из-за своего маленького роста она могла казаться моложе, чем на самом деле, но вряд ли намного. О ее возрасте говорили невинные, доверчивые детские глаза и гладкая кожа юной девушки.
На голове у нее, словно букет маргариток, красовалась копна тугих золотистых кудряшек, которые она без малейшего намека на успех попыталась уложить в традиционную прическу. Пресловутая кучка на затылке держалась только с помощью многочисленных шпилек, а челка на лбу походила на бурлящую морскую пену.
Она стояла, слегка подавшись вперед, в позе, известной под названием «греческий наклон». Платье ее имело покрой, вошедший в моду несколько лет назад. Сверху оно плотно облегало фигуру, словно чехол, надетый на сложенный зонтик. Спереди шла широкая планка, присобранная по бокам, что придавало платью вид фартука или нагрудника, а сзади объемная юбка с многочисленными складками и бантиками поддерживалась каркасом — новомодное изобретение, без которого задняя часть женского тела имела бы неприлично гладкий вид. Не придать ей должной выпуклости было бы столь же возмутительно, как выставить на всеобщее обозрение лодыжки или — не дай Бог! — голени.
На золотых кудряшках пристроилась крошечная плоская шляпка из оранжевой соломы, размером не больше мужской ладони, шаловливо сдвинутая набок с намерением прикрыть одну бровь, левую, однако шляпка была столь мала, что сделать этого ее владелице не удалось.
На мочках ее миниатюрных и ничем не прикрытых ушек блестели аметистовые капельки, а шею охватывала узкая бархатная ленточка. Над ее головой будто фиолетовый нимб нависал надетый на длинную палочку соломенный диск парасольки, диаметром не больше тарелки для супа. Рядом с ней на земле пристроилась маленькая позолоченная клетка, нижняя часть которой была обмотана фланелевой тканью, а сквозь прутья оставленного открытым купола видно было, как порхает ее ярко-желтый обитатель.
Он поглядел на ее руку, затем — на свое плечо, не в силах поверить, что это она к нему прикоснулась, не в силах вообразить причину этого прикосновения. Его шляпа медленно поднялась вверх, вопросительно застыв над его головой.
Ее губы, не разжимаясь, сложились в очаровательную улыбку.
— Вы ведь меня не знаете, мистер Дюран?
Он слегка покачал головой.
Ее улыбка поднялась к самым глазам, и на щеках обозначились ямочки.
— Луи, я — Джулия. Можно я буду звать тебя Луи?
Шляпа выпала из его пальцев на землю и, перевернувшись, встала на поля. Нагнувшись, он поднял ее, но при этом пришли в движение лишь его плечо и рука, глаза его не отрывались от ее лица, словно притянутые невидимым магнитом.
— Но нет… Как может…
— Джулия Рассел, — настойчиво повторила она, продолжая улыбаться.
— Но… не может… вы… — путаясь в словах, пробормотал он.
Брови ее поднялись. Улыбка уступила место сочувственному выражению.
— Нехорошо я поступила, верно?
— Но… портрет… темные волосы…
— Я послала портрет своей тетушки. — Она покачала головой в знак запоздалого раскаяния. Опустив парасольку и закрыв ее с легким щелчком, она начала концом палочки вычерчивать на земле замысловатые узоры. И, опустив глаза, она с печальным видом следила за своими движениями. — Да, теперь я знаю, что мне не следовало этого делать. Но тогда я не думала, что это так важно, ведь ничего серьезного еще не было — просто переписка. Потом я много раз хотела вам послать свой настоящий портрет, объяснить вам — и чем дольше я ждала, тем меньше смелости у меня оставалось. Я боялась, что тогда я… я вас навсегда потеряю. Меня так терзала эта мысль, и чем меньше оставалось времени… в самый последний момент, когда я уже поднялась на борт парохода, мне захотелось повернуться и сойти обратно на берег. Меня удержала Берта — она заставила меня продолжать путешествие. Берта — это моя сестра.