Вам возвращаю Ваш портрет
Шрифт:
В это трудно поверить, но наиболее популярной, прямо-таки кумирообразной персоной моего детства оказывался не физик или лирик, это будет потом, в шестидесятых, а обыкновенный уголовный ватажок, хотя бы и удачливый карманный вор. Из этого никто не собирался делать большой тайны. Если карманник, то об этом знала вся улица, вся округа. Ему улыбались, перед ним заискивали, почти как перед нынешним банкиром. Солидные, уважаемые люди не гнушались знакомством с подобными ребятами.
Ничего, ничего не меняется в этом мире. Хотя и меняется. Тщательно вымытый, выбритый, стриженный под «бокс», в шелковой тенниске, в хромовых гармошкой сапогах, с финкой за голенищем при голубом кожаном отвороте, такой красавец не идет ни в какое сравнение с нынешним подловатым киллером, трусливо затихарившимся с оптическим карабином где-нибудь у чердачного окна. Тот мог спокойно, глядя противнику в глаза, засадить в бочину финский нож, обтереть его
Выскажу мысль парадоксальную, но по моему глубокому убеждению: поколение молодежи, рожденное в тридцатых и сороковых, по своему потенциалу, было наиболее ярким и емким, из всех лет двадцатого века. Уникально крепкие духом, умны, сильны физически были те люди. Быть может революция, сталинские репрессии, а потом война каким-то образом мобилизовала генетические ресурсы и вызвали к жизни дополнительные резервные силы. И это не есть хорошо, потому что существует закон маятника.
Я все не перестаю удивляться: насколько изменяются внешние формы жизни в пределах памяти одного человека. Нет смысла утверждать, делается ли жизнь людей от времени лучше или хуже, но она очень существенно меняется, становится принципиально иной. Ведь надо только представить, что это я, современный человек, ходил с бабушкой Ксенией по улицам Луганска и собирал в ведро конский навоз, чтобы замешивать его с песком и глиной для обмазывания печки на нашей кухне. Газа не было, топили на пятом этаже дымоходный очаг дровами и углем. Таскать наверх из подвала топливо входило в мою ежедневную обязанность.
Городская жизнь обслуживалась по преимуществу гужевым транспортом. Хлебные будки, фуры груженные крем-содой и вермутом, пролетки - все держалось на лошадиной тяге. Какие «Феррари», какие «мобилки», что за компьютеры? Еженедельным моментом истины, венцом мироздания распахивался воскресный базар. Народищу, товару, барахла стекалось со всего света видимо-невидимо. Знахари, цыгане, ворожки, гадалки, ручные крысы, вещие совы, удавы, коты - все это умело предсказывать, утешать, исцелять, осчастливливать. Уличные фотографические салоны, с задниками под вставные морды. Воткнул рыло в дырку - и ты уже кавказский джигит, князь на горячем коне, воткнул в другое отверстие - летчик, а хочешь - витязь в тигровой шкуре. Красота, только бы не моргнуть, когда вылетит птичка. Там кричат: «Держи вора», там орут: «Есть холодная вода лучше пива и вина». Обыкновенную воду со льдом носили сорванцы в ведрах и продавали за пятак полную кружку. Ни тебе газов, ни тебе сиропов. И все это с неимоверно красными, задыхающимися от счастья, радостными физиономиями.
Однако заканчивалось лето пятьдесят третьего. Я перезнакомился, передружился с ребятами из нашего двора. Детей тогда в каждой семье водилось много, трое, четверо -обычное дело. Все перемешалось, ровесники, дети постарше, поменьше жили одной большой дворовой ватагой. Носились по улицам как угорелые, забывая о доме, о еде. Босиком, с утра до ночи, куролесили по всей округе, лазали по деревьям, подвалам, чердакам. Вечером, приходя домой, мыли ноги, едва доползали до коек и проваливались в детские воздушные сны.
Первого сентября мама собрала меня в школу. Скажу сразу: весь первый класс я простоял у доски, в роли провинившегося. Хотя учебный год завершил с похвальным листом. Плохую службу сыграло мое, оказавшееся некстати, умение бойко читать и писать. Когда все нормальные дети с каллиграфическим нажимом осваивали палочки и крючочки, я, от скуки, принимался дурачиться. Вертелся, гримасничал, всячески норовил обратить на себя внимание, чем подрывал образовательный процесс.
Вот и сейчас пишу, вы думаете зачем?
– по прежнему желаю обращать внимание. Моим первым педагогом оказалась пожилая учительница, преподававшая еще в дореволюционных гимназиях, лично видевшая самого Льва Николаевича, надеюсь понятно, что Толстого. Ее главное педагогическое кредо выражалось в стремлении любыми способами укротить первоклашку, привести мальца в смиренное состояние. Потом все становится легко и сподручно, как гарцевание на англизированной лошади. Я же был настолько упрям и непреклонен, что дело доходило до того, когда целый педсовет уговаривал меня попросить у Марии Сергеевны прощения, чтобы она уже больше никогда не ставила меня в угол. Увы, прощения я не просил.
Стремление оболванить, обкорнать человека подстерегает нас с раннего детства, это один из самых действенных и универсальных инструментов, на котором зиждется управляемость обществом, при любой власти, пусть даже самой раздемократической. Но вот удивительное дело, ведь и религиозные наставники повсеместно утверждают, что главной добродетелью христианина является смирение и послушание. Хотя сам-то Иисус был бунтарем образца беспримерного. Вся его жизнь и даже смерть оказались протестом и дерзанием высочайшим, доселе манящим и смущающим человечество. Достаточно вспомнить, как еще вчера раздражали большевиков златоглавые церковные маковки. В сильно продвинутых странах наловчились, приспособились жить чуть ли ни с Христом за пазухой, но ведь и с фигой в кармане. Сомнительное знаете ли, это занятие, когда в одной руке - заздравная свечечка, в другой
– чемоданчик, черненький, с кнопочкой красненькой, а в глазах
– благочестие и готовность, хоть сейчас на образа.
На всю жизнь запомнилась школьная новогодняя елка в первом классе. Мама нарядила меня в новенький, байковый, темносиний костюм. Папа нарисовал, изогнул и склеил из картона маску кота. Руки у отца были золотые, как будто специально созданные для украшения нашего мира. Котяра получился с длиннющими усами и почему-то гусиным пером, заправленным за ухо. На утренник, по чистому снегу, привела меня бабушка Ксения. Все дети, возбужденные, в карнавальных нарядах, были необычайно приветливы и внимательны друг к другу. Нарочито нас никто не развлекал, не было никаких массовиков-затейников. Мы самостоятельно веселили себя в старинном, с камином, школьном парадном зале. Водили под пахнущей хвоей и мандаринами елкой хоровод, танцевали, затевали игры, читали стихи. Новогодняя сказка, создаваемая нами самими, получалась настолько красивой и захватывающей, что учителя и родители долго не осмеливались прекратить, остановить этот праздник. Уже когда все очень утомились, что называется иссякли, наша старенькая учительница собрала всех детей около себя, немного помедлила и дрожащим голосом сказала: «Дети, как я хочу, чтобы вы были счастливы». Разрыдалась и оставила нас. Мы были последним ее классом, последним новогодним утренником, со следующего учебного года она отправлялась на очень заслуженный отдых. Спасибо вам, Мария Сергеевна, мы конечно же счастливы, уже только потому, что вы были у нас.
Глава третья
Следующий, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, в жизни страны и в моей личной памяти запечатлелся как годовщина чествования трехсотлетия воссоединения Украины с Россией. Доложу вам без преувеличения, власти раскрутили по этому поводу нешуточный шабаш. Складывалось впечатление, что страна никогда, разве только в День Победы, не ликовала и не веселилась так самозабвенно и искренне, как в тот незабываемы юбилей. Сколько было выпущено всевозможной агитационной бесовщины - расписной посуды, открыток, почтовых марок, значков, всего не перечесть. Непрекращающиеся уличные концерты, бесплатные угощения, танцплощадки - все бурлило, гремело: казалось, что праздник этот будет неизбывным, что он никогда не закончится. Между тем, праздник возник и удалился каким-то волшебным образом, ни до, ни после пятьдесят четвертого года о нем серьезно уже никогда не вспоминали. И этому тоже есть свое объяснение. Под видом захватывающего восторга от слияния Украины с Россией, страна подсознательно ликовала по случаю избавления от товарища Сталина.
Заключительным аккордом праздничного сабантуя затевался грандиозный фейерверк. Что зря трепаться, садили с разных точек города из пушек, минометов, ракетниц всю ночь напролет. Получалась сплошная, рассыпающаяся цветными огнями феерия, с огромным количеством зенитных прожекторов, чертивших белыми лучами ожившее ночное небо. Все продумано до тонкостей. Артиллерийские расчеты, сосредоточенные в разных частях города, устраивали своеобразный перепляс, как бы переговариваясь и состязаясь между собой в изобретательности, силе и яркости залповых огней. Грохот стоял такой, что чертям становилось тошно, чудилось, будто небо не устоит, дрогнет и накроет расшалившийся город. После праздника долго еще, несколько месяцев спустя, можно было находить по всем улицам разноцветные металлические кружочки, крышечки из-под осветительных зарядов.
Дабы ни у кого не возникало сомнений на предмет прочности союза двух братских народов, кремлевские придурки продемонстрировали широту большевистской натуры. Хрущев, что называется «с барского плеча», отвалил в пределы Украинской советской республики Крымский полуостров. Разумеется, Крым, не взирая ни на какие политические игрища, всегда был и останется Крымом, там всегда будут жить люди различных национальностей. Не уверен, что гражданам жилось бы много лучше, окажись они в составе России, или живется лучше от того, что числятся за Украиной. Дикость этой акции состояла в том, что Хрущев переместил Крым, словно табуретку на собственной кухне. При этом, будьте уверены, никому и в голову не пришло, что не худо бы поинтересоваться мнением единственного народа, которому, если положить руку на сердце, и принадлежит эта земля. Справедливости ради следует отметить: крымские татары на то время, что называется, бомжевали, они как бы свалились с Луны, им не находилось укромного уголка на широкой карте Советского Союза, так что и советоваться толком не было с кем.