Вам вреден кокаин, мистер Холмс
Шрифт:
— Но, если Шерлок не рассказывал вам об этом сам, не знаю, удобно ли будет мне...
— Видите ли...
Я так и не смог уговорить Мориарти. Он твердил, что его обязывает молчать профессиональная этика. Мне никак не удавалось переубедить его. Чем сильнее я настаивал, тем непреклоннее он становился. Наконец он поднялся, оставаясь совершенно глух к моим уговорам, и поискал глазами свою трость.
— Поймите, я уже сказал все, что хотел, — упорствовал он, избегая смотреть мне в глаза и шаря вокруг в поисках трости. — Вы должны простить меня — нет, я не могу вести себя непорядочно и не стану. Я рассказал что мог, теперь у вас в руках есть все, чтобы разрешить эту дилемму...
Он ушел с решительностью, которую я едва ли мог в нем предполагать. Видимо, желание уйти взяло верх над застенчивостью. Профессор Мориарти удалился, оставив меня наедине с размышлениями о том, что же делать дальше. Стоило ли
9
Ватсон имеет в виду два таких случая, описанных им в рассказах «Регейтские сквайры» и «Дьяволова нога».
По зрелом размышлении я решил, что Холмсу необходимо срочное лечение. Эту ужасную привычку надо было побороть, но для этого мне понадобится помощь. Из прошлого опыта я знал, что моих скудных знаний и средств не хватает, чтобы бороться с его пагубным пристрастием. В самом деле, то, что с трудом удавалось мне раньше, окажется недостаточным сейчас. В последние месяцы, пока мы виделись крайне редко, его ужасное пристрастие усилилось десятикратно. И держало Холмса мертвой хваткой. Уж если и тогда мне не удавалось вырвать его из ужасных объятий этого недуга, даже когда они на время ослабевали, что я мог поделать теперь, когда это стало граничить с помешательством?
Я взглянул на часы — было почти два пополудни. Полдня уже пролетело, и не имело никакого смысла возобновлять прием. Мэри должна вернуться от миссис Форрестер в пять, к тому времени мне надо быть на вокзале Ватерлоо, чтобы встретить ее.
А пока еще есть время, поеду-ка я в больницу Св. Варфоломея, разыщу Стэмфорда и спрошу совета — не рассказывая ему, конечно, всей подоплеки. Просто поставлю ему задачу, сказав, что это касается одного из моих пациентов.
Наверное, многие помнят, что Стэмфорд был моим ассистентом в больнице Св. Варфоломея, когда я еще учился в Лондонском университете, в 1878 году. Затем он и сам получил диплом в том же, достойном всякого уважения, учебном заведении и с тех пор работал в старой больнице, где когда-то в химической лаборатории представил меня Шерлоку Холмсу. Он не очень хорошо его знал и всего лишь свел нас вместе, услышав, что и он и я ищем компаньона, чтобы снять квартиру по сходной цене. Сегодня же мне не хотелось упоминать имя Холмса, если только это будет возможно.
Я снова отправился в путь, на этот раз захватив с собой немного хлеба и ветчины, приготовленных служанкой. Несмотря на ее возражения, я завернул ветчину в бумагу и засунул в карман, как часто делал Холмс, когда, поглощенный очередным расследованием, не имел времени, чтобы поесть по-человечески. Это воспоминание причинило мне боль. Я сел в кэб и отправился в больницу Св. Варфоломея по своему невеселому делу.
Многие из современных исследователей удивляются, почему Холмс и я так любили ездить в кэбах, надо признать, весьма дорогом средстве передвижения? Ведь путешествие в подземке обходилось бы значительно дешевле. Раз уж я взялся раскрыть все тайны, должен сказать, что подземка действительно была дешевле экипажей на конной тяге, которые предпочитали мы, и в некоторых случаях имела превосходство в скорости, однако многие из нынешних линий тогда еще не были достроены, а те, что действовали, не всегда могли доставить нас точно по назначению.
Главное же, почему мы не пользовались ими («мы» в данном случае относится ко всем джентльменам, располагавшим достаточными средствами), было то, что подземка того времени была настоящим адом. Грязные, зловонные да и просто внушающие страх поезда, влекомые паровозами, были очень ненадежными, если не сказать — смертельно опасными и совершенно неприемлемыми для людей, которые могли позволить себе другой способ передвижения. Те же, кто вынужден был ездить на метро, неизбежно начинали страдать от легочных заболеваний. Моя практика соседствовала с железной дорогой, и мне приходилось лечить
В то время ни одна из линий подземки не связывала Бейкер-стрит с больницей Св. Варфоломея, да и сама Бейкер-стрит в 1891 году была не той длины, что ныне, — так что кэб был не причудой, а насущной необходимостью (если, конечно, не принимать в расчет омнибусов, тоже имевших свои недостатки).
Больница Св. Варфоломея — одна из старейших в мире. Ее здание было возведено в двенадцатом веке на фундаменте, заложенном еще римлянами. Это было сделано, предположительно, по приказу придворного шута Генриха I, Рахира, который во время паломничества в Рим заболел и поклялся, что если поправится, то построит в Лондоне большую церковь [10] . Не знаю, насколько правдива эта история, но не подлежит сомнению, что больница Св. Варфоломея сначала была церковной постройкой и оставалась ею до той поры, пока Генрих VIII не отобрал ее именем короны, а затем и не разрушил (как и во всех других подобных случаях) большинство собственно культовых частей сооружения. Сама же больница подверглась лишь незначительной перестройке. Лет за двадцать до того, как я начал учебу, рядом с больницей Св. Варфоломея находился Смитфилдский рынок и огромные бойни. Смрад, исходивший от туш, заглушал все остальные запахи на несколько миль вокруг. Мне повезло, что, когда я появился в больнице, Смитфилдский рынок уже снесли, и на том месте, где когда-то пространство оглашалось предсмертными криками животных и кровь струилась в сточные канавы густыми потоками, построили приличные питейные заведения и магазины. Я не был в больнице Св. Варфоломея вот уже лет пятнадцать — говорят, место это почти не изменилось.
10
Подробное описание и исторические сведения можно найти в великолепном исследовании «По следам Шерлока Холмса» Майкла Гаррисона, вышедшего в Издательстве Дрейка.
Когда я в тот день, 25 апреля, въехал в больничные ворота, то размышлял, однако, не о древней родословной этого здания. И конечно же, не стал изучать его архитектурные вычурности и изыски, которые то радуют глаз, то вызывают сильное раздражение. Я расплатился с возницей и направился прямо на факультет патологии в поисках Стэмфорда.
Путь мой лежал через настоящий лабиринт коридоров и поворотов; несколько раз мне приходилось спрашивать дорогу — так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз бродил в этих местах. Никакого смрада Смитфилдского рынка не было и в помине. Вместо него в нос ударяли пары карболки и спирта, к чему мне не привыкать, так как эти два неразлучных спутника врачебного дела сопровождали меня ежедневно в моей работе. Тем не менее должен признаться, что их концентрация здесь, в больнице Св. Варфоломея, была значительно более сильной.
Оказалось, что Стэмфорд читает лекцию, и мне пришлось занять место в последнем ряду, на самом верху аудитории, и ждать, пока он закончит. Я был так занят своими мыслями, что никак не мог сосредоточиться на том, что он говорит, — кажется, темой лекции было кровообращение, хотя и не могу поручиться. Однако я помню, что он стоял за кафедрой с таким видом, будто она принадлежит ему всецело. Я вспомнил, как много времени прошло с тех пор, как я сам сидел вот на этих самых скамьях и внимал такому же, пользующемуся всеобщим почтением ученому зануде, который вбивал в наши тупые головы медицинскую премудрость. Постойка, сказал я себе, разве Стэмфорд не стал уже сам походить на того брюзгу? Как же его звали?
Лекция закончилась, я спустился и окликнул Стэмфорда, когда он уже направлялся к двери.
— Бог ты мой, Ватсон! — воскликнул он, подошел ко мне и крепко пожал руку. — Какими судьбами вы оказались здесь и именно сегодня? Слышали мою лекцию? Бьюсь об заклад, вы и не предполагали, что я до сих пор держу в голове весь этот вздор. Ведь так?
Он продолжал болтать в том же духе еще несколько минут, пока, взяв меня под локоть, вел через лабиринты пристройки в свой кабинет — просторный, но совершенно забитый двойным количеством всяческих атрибутов врача, который к тому же еще и преподает. В молодости Стэмфорд был веселым малым, и я был рад, что он остался все тем же беззаботным говоруном. С возрастом он стал элегантнее и сохранил чувство юмора, хотя и несколько потерял в весе; профессиональная въедливость и занудство также стали его второй натурой — они давали ему повод для шуток; в то же время у него хватало дел, не позволявших целиком поддаться склонности к «умничанью», как он выражался.