Вампиры
Шрифт:
Самый строгий, неумолимый судья не нашел бы в наших отношениях и тени некорректности, ни слова порицания.
Да и ты сам, наезжая вечером и в разное время дня, входя без доклада, видел ли ты хоть раз чтолибо намекающее на скрытые отношения. Ручаюсь, что нет.
В тот страшный день, когда внезапно Рита впала в летаргию, мы все по– теряли голову.
Еще утром она была достаточно бодра, только нервна ужасно, казалось, она чего-то ждет. Не было ли это предчувствие? Я все думал, что она ждет тебя, что вы, тихонько от нас,
Ставя букет по просьбе Риты в серебряную вазу, я видел слезы у ней на глазах и в руках маленькую черную книжечку, по-видимому, молитвенник.
Потом она попросила меня и Лючию оставить ее с Цецилией, говоря, что она очень устала. Мы вышли.
Вскоре же она отослала и Цецилию.
«Синьорита что-то пишет», – сказала кормилица.
Мы с Лючией сидели в соседнем проходном салоне и ждали, когда нас по– зовут к Рите.
Вдруг раздался страшные крик. Мы бросились в комнату Риты, но это кричала не Рита, а старая Цецилия.
Рита же лежала на кушетке, вся вытянувшись и закинув голову назад.
Я бросился к ней, она тяжело открыла глаза и снова сомкнула их; ду– мая, что ей дурно, я поспешил налить в стакан воды, но в ту минуту, ког– да я приподнял ее голову, чтобы дать ей напиться, она снова взглянула на меня, и… это в первый раз – мне показался ее взгляд… странным, что ли… в нем было что-то манящее, любовное… Она тихо прошептала:
– Поцелуй меня.
Испуганный, не отдавая себе отчета, я наклонился и поцеловал ее в гу– бы…
В ту же секунду она откинулась, тяжело вздохнула и впала в летаргию, или, как мы тогда сгоряча думали, умерла.
Наклонись еще раз, я невольно отшатнулся, лицо Риты сделалось злым, зубы оскалились и казались длинными, это была не та Рита, которую я знал, а чужая, злобная. Вскоре это выражение сменилось тихим и спокой– ным, такой ты ее и застал.
Ты помнишь, как мы все тогда потеряли головы и я, не то что скрыл, а прямо забыл сказать тебе о поцелуе.
Затем начались приготовления к похоронам, перенесение тела в капеллу, твое, да и общее наше отчаяние.
Тогда же, по твоему желанию, закрыли салон Риты, где она умерла, и второпях забыли там бедную канарейку, а затем внезапное воскресение или оживление, не знаю как выразиться, Риты, среди ночи во время бури, пере– пугавшее замковую прислугу, да и, что греха таить, нас всех чуть не сильнее самой смерти.
После же воскресения Риты мне уже было неудобно сказать тебе о про– щальном поцелуе; да я бы скоро его и забыл, если б не ловил время от времени взгляд Риты, напоминающий тот, что сопровождал поцелуй.
Ты как-то на днях написал мне, что находишь большую перемену в Рите, да и я нахожу эту перемену, и чем дальше, тем больше. Ты прав. Она расц– ветает физически, но как-то опускается нравственно: прежде такая чуткая к чужому горю, она теперь остается совершенно спокойной; даже смерть Лю– чии и других домашних проходит, не задевая ее совсем. К гибели своей лю– бимицы канарейки она тоже отнеслась возмутительно холодно.
Наружностью своей она перестала заниматься, я заключаю это из того, что все зеркала она приказала закрыть кисеей «в знак траура», как гово– рит она, и даже свой собственный туалет.
Ни песен, ни игры на лютне (кстати, лютня, кажется, тоже осталась в роковой комнате) я больше не слышу. Рита предпочитает уединение.
Характер ее тоже пошел на минус. Вот пример.
Последние дни перед летаргией она не расставалась со своим молитвен– ником, – знаешь, черная книжечка, – я и спросил, где она у ней, не при– нести ли? Рита прямо разозлилась, глаза засверкали, зубы оскалились, и она наговорила мне дерзостей.
Другой раз я подал ей ручное зеркальце, также прежде вечного ее спут– ника, – так она не только его бросила, но растоптала каблуком, не пожа– лела даже художественной золотой оправы.
Несмотря на эти выходки, все же по временам я, как и говорил уже, ловлю на себе взгляд Риты, полный желания, призыва и страсти… да, страсти… Мне невыносим этот взгляд, страшен, я боюсь его. Боюсь как-то безотчетно, даже не по отношению к тебе. В нем есть что-то.
Меня прервали, принесли от тебя приглашение приехать в замок. Такой разницей веет от этого приглашения, против прежних, – какой официальный язык!..
Я отказался, зачем?
Завтра, послезавтра я исчезну с твоей дороги. В начале письма я искал объяснений с тобою, а под конец много продумал и решил лучше уехать; уе– хать не прощаясь.
Оставлю тебе это письмо, ты сам поймешь, что отъезд – это лучшее, что я могу сделать. Спасибо за прежнюю любовь, крепко верю, что со временем ты опять вернешь мне ее. Я же все люблю тебя по-прежнему и не переставал любить. Привет Рите, желаю вам обоим счастья.
Твой Альф.
…Сутки. А как перевернулся весь мир, посейчас я не могу ясно предс– тавить, что случилось. Постараюсь вспомнить и записать. Обыкновенно за– писывание упорядочивает и проясняет мою голову. Итак.
Я написал Карло прощальное письмо и оставил его на столе, собираясь при окончательном отъезде приписать несколько слов приветствий и пожела– ний.
Дальше.
Гулял по саду: ночь тихая, лунная, озеро лежит, как зеркало, только воздух, как перед грозой.
Лег спать с открытым окном.
После полуночи мне показалось, что я не один в комнате и что на груди у меня тяжесть, – открываю глаза…
Пресвятая Дева Мария, Рита у моей постели, вернее, лежит на моей гру– ди!
– Что же это? Хочу вскочить, крикнуть… не могу… ведь я осрамлю ее! Что скажут люди! Что скажет Карло?
Ясно, Рита опять больна, иначе, зачем бы она попала в мою комнату, да еще ночью? Она или лунатик, или в бреду.