Ван Гог

Азио Давид

Человек с отрезанным ухом

Тео видел Винсента и его муки в больнице города Арля, встречался с его лечащим врачом, с почтальоном Руленом и с пастором местной протестантской церкви Саллем, который заботился о больном, проявляя замечательную прозорливость. В те первые дни кризиса казалось, что жить Винсенту осталось недолго и что рассудок у него помутился. Но доктор Рей, молодой медик новой формации, сторонник мягких методов лечения, полагал, что некоторые признаки указывают на возможность скорого улучшения. Тео сделал всё, чтобы препоручить брата заботам этих троих, и вернулся в Париж.

Он видел Желтый дом, тот мирок, в котором существовал брат, привокзальное кафе, беседовал с Руленом и, разумеется, прошёл пешком по городу от площади Ламартина до больницы, прогулялся по окрестностям – чтобы посмотреть

места, знакомые ему по картинам Винсента. От заурядности увиденного на улицах и за городом он полнее осознал талант брата преображать непритязательную реальность. Вернувшись в Париж, он, несомненно, вновь вглядывался в его картины, и в его душе окрепла любовь к Винсенту, который так ему помогал, так часто его раздражал и которого он иногда хотел любой ценой от себя отдалить. Письма Тео доказывают, что привязанность его к Винсенту не только не ослабла вследствие обручения, а потом и женитьбы, но и усилилась от жестокого зрелища его несказанных мук, достигнув почти мистического величия.

Винсент оправился от кризиса очень быстро. Уже к 29 декабря к нему вернулась ясность сознания, достаточная для того, чтобы быть переведённым в общую палату больницы. Приходящая горничная и Рулен привели в порядок Жёлтый дом. Уже 1 января Винсент смог написать Тео, что собирается вновь пойти по «своей дорожке» (1) – вскоре опять писать цветущие сады. Он писал, что сожалеет о том, что побеспокоил Тео, став причиной его срочного приезда, который только ввёл его в лишние расходы, был полон оптимизма относительно своего психического состояния. Несколько дней спустя он сказал, что у него был «заскок художника».

Письмо содержало приписку – «пару слов искренней и глубокой дружбы» для Гогена, которого он, однако, упрекал в том, что он вызвал Тео на юг, а по сути дела, в том, что он покинул его: «Скажите, мой друг, была ли так необходима поездка Тео?» Ещё он просил его «не говорить плохого о нашем бедном жёлтом домике» и ждал от Гогена ответа.

Здесь необходим комментарий.

Довольно распространённое мнение, что Винсент после этого кризиса остался другом Гогена, обычно сопровождается цитатами, подобными вышеприведённой, которые якобы дают основание считать этот вопрос решённым в положительном смысле. То, что Винсент сохранил своё уважение к Гогену как живописцу, – несомненно, но ко всем его «знакам дружбы» после декабрьского происшествия надо относиться с осторожностью, поскольку в тех же письмах содержатся и серьёзные обвинения в адрес того же Гогена. Позднее ситуация изменилась, но говорить об их дружбе в период с начала 1889-го до января 1890 года представляется неверным.

Как только Винсент затрагивал вопрос своих отношений с Гогеном, ясность суждения покидала его. Текст его писем являет поразительные противоречия в суждениях: от одной строки к другой белое становится чёрным и наоборот. Часто создаётся впечатление, что разные части текста были написаны им под воздействием противоположных психологических импульсов. Этот беспорядок в мыслях словно вернулся из его ранних писем из Лондона. В контексте такого депрессивного состояния Винсента принимать его слова о дружбе за чистую монету по меньшей мере рискованно.

Что же касается Гогена, то в следующем году он придерживался по отношению к Винсенту определённой тактики. Раз и навсегда решив для себя, что ему пришлось иметь дело с сумасшедшим, он обычно отвечал на его письма вежливо и вкрадчиво. Но, стоило Винсенту предложить встретиться, сразу же менял тон и твёрдо заявлял, что это невозможно, что, увидев его, он может расстроиться, и т. п.

После декабря 1888 года они по инициативе Винсента обменялись несколькими письмами. Гоген всё время избегал личной встречи со своим бывшим компаньоном. Их связь продолжалась только из-за неспособности Винсента избавиться от своей навязчивой идеи, имевшей патологический характер. Это было безумие в чистом виде, поскольку Винсенту почти одновременно казалось, что Гоген для него и всё, и ничто. Так что говорить здесь о какой-то дружбе – значит заходить в своих допущениях слишком далеко. Во всяком случае, если понимать под дружбой интеллектуальную связь и взаимную привязанность двух свободных личностей, каковой Винсент в ту пору уже не был.

7 января 1889 года доктор Феликс Рей выписал Винсента из больницы как, по его мнению, выздоровевшего и способного вернуться к нормальной жизни. У себя в Жёлтом доме Винсент постарался сразу же вновь заняться делом, чтобы не потерять навыков живописца. Он

познакомился с ещё одним местным врачом, который, похоже, был любителем Делакруа. Да и Фелике Рей интересовался живописью и из объяснений своего пациента быстро понял, что такое дополнительные цвета. Винсент был доволен, что ему удалось завязать отношения с культурными людьми города. Словом, это было похоже на какое-то новое начало. Винсент попросил Тео выслать Рею для украшения его кабинета гравюру с «Урока анатомии» Рембрандта [21] . Но это его письмо, в котором он уверяет брата, что у него всё хорошо, что к нему возвращается ясность сознания, всё же даёт повод для беспокойства. Кажется, что он ослабил хватку, что голос его звучит словно издалека, из-за стены.

21

Рембрандт написал на этот сюжет две картины: «Урок анатомии доктора Тюльпа» (1632) и «Урок анатомии доктора Бейдена» (1656). На первой из них мёртвое тело человека не выглядит слишком пугающе. Группа респектабельных, элегантно одетых господ среднего возраста с увлечением слушает доктора Тюльпа, объясняющего им устройство мышц руки. На второй, более поздней картине тело показано в необычном ракурсе (ступнями к зрителю), как тело Иисуса Христа на известной картине А. Мантеньи (1480). У трупа разрезана брюшина, извлечены внутренности, вскрыта черепная коробка и обнажён головной мозг В тексте не указано, о какой из двух картин идёт речь.

Он написал натюрморт с двумя парами луковиц, своей трубкой, медицинским ежегодником, письмом от Тео, зажжённой свечой и зелёным жбаном с красным вином. В картине присутствуют кроваво-красный цвет и тот красно-зелёный аккорд, который у Винсента имел зловещий смысл. Красное вино, красно-бурый цвет подстолья, небольшие красные штрихи на стене, похожие на кровавые мазки, и даже пламя свечи красного цвета… Не был ли этот странный натюрморт своего рода воспоминанием об отрезанном ухе и крови по всему дому?

Рулен, которого Виллемина поблагодарила за всё, что он сделал для её брата, отвечал ей: «Я не думаю, что заслужил высказанную вами благодарность, но я всегда буду стараться заслужить уважение моего друга Винсента и всех, кто ему дорог» (2). Но Рулен, единственная опора Винсента в Арле, был переведён по службе в Марсель и должен был уехать 21 января. Винсенту и в этом не повезло.

Не замедлили прийти и другие плохие новости. Винсент узнал, что за время его отсутствия после скандала в рождественскую ночь собственник Жёлтого дома якобы заключил с хозяином бара контракт, который позволял выставить Винсента за дверь: в доме, который целиком был отремонтирован им, собирались разместить бар. Вырисовывалась гнусная коалиция коммерческих интересов, которая выталкивала его из города. Всё это привело к тому, что Винсент, который раньше всегда легко засыпал, стал страдать бессонницей, с которой боролся странным снадобьем – «очень сильными дозами камфары в подушке и в матрасе». «Но что тут поделаешь?» – писал он. В этих словах выразилось настигшее его тогда бессилие, которое сопровождало его до последнего дня, и это были последние слова, которые он написал своему брату. «К несчастью, всё осложнилось во многих отношениях, мои картины не имеют ценности, хотя они дались мне чрезвычайно дорого, иногда ценой крови и мозга. Я не упорствую, да и что тут скажешь?» (3)

Отныне это стало у него неизменным заклинанием: его живопись ничего не стоит и никогда ничего не будет стоить. А значит, как он сам выразился, кувшин разбит. Раньше он всегда надеялся, что когда-нибудь его признают Недолгое сосуществование с Гогеном лишило его всякой надежды, отрезанное ухо стало зримым символом этого психологического саморазрушения.

Он начал составлять смету расходов, вызванных последствиями его недавнего кризиса: оплата лечения в больнице, уборка дома, стирка окровавленного постельного и нательного белья, покупка швабр, оплата дров и угля за декабрь, починка одежды, порванной во время приступа. Поездка Тео в Арль – тоже лишний расход. Итого 200 франков, которые добавились к затратам на обустройство и меблировку дома, а ведь ещё не было продано ни одной его картины. От присланных братом денег ничего не осталось, и Винсент был вынужден снова поститься. Тео должен был прислать ему какую-то сумму, чтобы он продержался до конца января. «…Я чувствую слабость, беспокойство и страх», – признавался Винсент.