Вангол-2 Северный ветер
Шрифт:
Во втором бараке творилось то же самое.
– Семёнов, лично проверь, чтобы все просушили бельё и одежду! Сейчас семь часов, в двенадцать часов доложить о готовности этапа к погрузке и движению. Больных к восьми приведёшь к поссовету, там их фельдшер осмотрит. Я – у Волохова. Всё ясно?
– Так точно, товарищ лейтенант! – козырнув, ответил Семёнов и, сделав «кругом», зашагал к прогревавшим машины водителям.
Около восьми часов запыхавшийся Семёнов, улыбаясь, докладывал Макушеву о том, что больных нет, все здоровы, так как по его команде никто на лечение не вышел.
– Ты что, Семёнов? Как никто не вышел? Почему не вышел?
Семёнов, продолжая улыбаться,
– Так, товарищ лейтенант, мы ж их всю ночь «лечили» на дровах, как обычно, вот все и выздоровели, никаких жалоб на самочувствие.
– Что?! – глухим, помертвевшим голосом спросил Макушев. – Кто приказал? Кто приказал, я спрашиваю?
– Так, товарищ лейтенант… – улыбка начала сползать с лица Семёнова, – я ж это, как обычно, трудовое воспитание врагов народа, так сказать. Вы же раньше…
– Молчать! – заорал Макушев, багровея. – Семёнов, немедленно в бараки и всех, кто плохо себя чувствует, температурит, веди сюда, немедленно. Ты всё понял, Семёнов?
– Так точно! – Семёнов почти бегом направился в сторону бараков.
Стоявшие на крыльце поссовета Волохов и Мария что-то оживлённо обсуждали и ничего не поняли из разговора Макушева со своим подчинённым.
– Сейчас приведут заключённых. Машенька, посмотри, если у кого что серьёзно, ну там воспалительный процесс или ещё какая беда, скажешь мне потом. Им ничего говорить не нужно, просто осмотр, и всё. Договорились? – улыбнувшись, спросил Макушев.
– Есть! – улыбнувшись в ответ, ответила Мария. – Степан, только будь рядом, а то мне что-то страшновато, никогда заключённых не видела.
Семёнов, вернувшись к баракам, злой из-за того, что почему-то не угодил начальству, оторвался на своих подчинённых. Больше всех досталось Свистунову, попавшемуся на глаза первым. За неопрятный внешний вид, за нестроевой шаг, за упавшую поленницу дров и вообще за то, что он рыжий. После этого он отправил его найти Голышева и тех шестерых, которых вечером «лечили» первыми.
– Голышев их знает, наверное, выполняй!
– Голышев, давай своих вчерашних больных на выход! – заорал Свистунов, войдя в барак.
– Все здоровы, – ответил вставший ему навстречу Голышев.
– Твою мать! Там фельдшер ждёт, давай быстро, а то сейчас всех на мороз выгоню, – продолжал орать Свистунов.
– Лечение дело добровольное, передай большой спасиб начальнику за заботу! – с издёвкой раздалось из дальнего угла барака.
– Кто! Кто там пасть открыл? Забыли, где находитесь, вражины! Вы у меня сейчас поговорите! Вы у меня сейчас ссать кипятком будете! А ну, всем встать! В две шеренги стройся!
– Ладно, – вмешался Голышев, – мужики, может, правда фельдшер. Выходи, кто занемог.
Через несколько минут около десятка человек под конвоем увели. Голышеву, который помогал идти одному из сильно ослабших, пришлось идти вместе с ними.
«Вот она, свобода, – думалось Голышеву, – всего несколько шагов за колючую проволоку, и ты идёшь по заснеженной улочке мирно живущего посёлка. Вот идут женщины, наверное, спешат на работу, вон ребятишки гурьбой выкатились со двора и рассыпались по дороге, гоняясь друг за дружкой. Этот мир почему-то существует независимо от тебя и сотен таких, как ты. Ещё недавно ты ощущал себя частицей этого мира, ещё недавно…»
Флаг, красный флаг нашей Родины чуть колышется на ветру. В кумачовом убранстве портреты великих вождей. Весёлые и радостные лица ребят из его бригады, все с красными бантами на груди, колонна за колонной, под революционные марши – мимо трибун. Ура, ура! Да здравствует великий Ленин! Ура! Да здравствует великий Сталин! Ура! Ура! Страна, огромная страна живёт единой жизнью и единой целью. Миллионы людей, объединённые единой волей, создают мощное государство, окружённое со всех сторон капиталистическими хищниками, готовыми воспользоваться любой слабостью, любой оплошностью, чтобы напасть и разорвать этот оплот свободы и справедливости на земле. Смерть врагам народа! Ура! Ура!.. И вот теперь он, Иван Голышев, враг народа! Идущие с ним рядом тоже враги народа. И почему-то Ивану стыдно шагать вот так, под конвоем, под взглядами этих остановившихся на обочине женщин. Хочется крикнуть, объяснить, что это ошибка, он не враг, он такой же, как все, хороший, рабочий парень, и вернуться в этот мир… Никогда, никогда, Иван понял, этот мир уже не будет для него родным. Мир, в котором осталось счастливое прошлое, стал чужим и враждебным. Он стал другим, ощетинился зубами штыков и колючей проволокой, он охраняет себя от таких, как Иван. Да, прав был покойный Гоголев. Один человек не может изменить мир. Чтобы жить в нём, он должен подчиниться его законам, приспособиться, тогда спокойная жизнь и добропорядочность обеспечены. Но если человек не может принять эти законы и не в состоянии приспосабливаться, значит, он непременно, рано или поздно, станет этому миру враждебен. Вопрос только в одном: для кого создаётся этот мир и это государство? Если для самого себя, тогда понятно. А если для людей, в нём живущих, тогда почему люди должны приспосабливаться под этот мир? Почему от него требовали на допросах говорить неправду? Почему та правда, рассказанная им, не была услышана, точно не нужна? Она не устраивала, не подходила, она была неприемлема, а потому враждебна.
– Голышев, давай этого доходягу в первую очередь, – услышал Иван и почти на руках внёс в медпункт обессилевшего заключённого.
Марии действительно не приходилось раньше оказывать медпомощь заключённым, она раньше их просто никогда не видела. Слышала и читала о врагах народа, представляла себе их злобными и агрессивными, хитрыми и изворотливыми агентами иностранных разведок или трусливыми предателями. И вот она их увидела.
В кабинет медпункта вошёл молодой высокий парень с открытым и симпатичным лицом, на руках он внёс больного и, аккуратно уложив его на кушетку, молча встал лицом к стене рядом с вошедшим конвоиром.
Голышев, повернувшись к стене лицом, не ожидал такой удачи: буквально перед его носом оказалась географическая карта. Он не слышал и не видел ничего вокруг, его глаза запоминали населённые пункты, реки, озёра, дороги района. Он закрыл глаза и опустил голову, заставил свой мозг запомнить увиденное, ещё раз взглянул на карту и обернулся на окрик:
– Выноси! Носилок здесь нет.
Мария была расстроена. Заключённый, которого она осмотрела первым, худощавый мужчина лет двадцати пяти, требовал срочной госпитализации, дыхание затруднено, лёгкие практически не прослушивались, температура около сорока. Она, как обычно, села писать направление на лечение в стационар. В это время вошёл Макушев.
– Мария, ничего писать не нужно, я же тебе говорил, – сказал Степан, глядя ей в глаза. – Пойми, дорогая, это заключённые. Что с этим?
– Степан, его нужно срочно в госпиталь, скорее всего, острое воспаление лёгких, – ответила Мария.
– Сколько он протянет без госпиталя?
– Не знаю, может, неделю, но ему нужен покой и уход, лечение, пойми, он же может умереть!
– Машенька, пойми, я обязан доставить их всех в лагерь, там есть санчасть, там ему окажут помощь. Мне нужно, чтобы он доехал, желательно живой.