Ванька Каин

Рогов Анатолий Петрович

— Не балуй! — сверкнул улыбкой. — Столько народу, а ты шпажкой балуешься, ну, зацепишь кого.

Зуёк держался за запястье, кривясь от боли, и на мгновение даже потерял дар речи, только всё сильнее надувался, багровел и пучил глаза, которые тоже сделались красными от лютой злобы. А Свинин полез рукой под кафтан, но Иван подмигнул ему и помахал, чтобы вынул руку то, не глупил.

— Ты! Ты!.. Посмел офицера! — захрипел наконец Зуёк и тут же опять в истошный крик: — Сыми! Сыми ногу со шпаги, тварь! Верни! Верни! Надругательство над шпагой! Над честью офицера!

— Остынь!

Но

тот, обезумев, кинулся на Ивана с кулаками, но он опять упредил его, страшнейше саданув в низ живота, отчего Зуёк, хакнув, скорчился, ловя ртом воздух, потом взвыл, потом снова завопил:

— Ратуйте! Капитан! Выручай! Сержанты, офицера бьют!

Немного свободного пространства было только возле них, у стола, а дальше теснота, мельтешня, гудёж, в соседнем покое никого не осталось. Рослый капитан стоял близко, а сержанты выглядывали из-за голов, но ни один из них не двинулся.

— Капитан! Братцы-ы-ы!

Капитан отвернулся.

У Зуйка в горле заклокотало, захрипело, он замолк, закрутил головой, дико всех озирая. Набычившийся Свинин тоже люто озирался, всё громче сопя.

— Что было?

— Подменные карты у них. Как надо — этот подменял. Вот она другая, не из колоды. Этот знак давал, глаза закрывал, а этот менял. Я уследил.

— Врёшь, собака! — взвился опять Зуёк. — Псы! Псы!

— Это твоя карта! Сам подсунул! — проревел неожиданно Свинин. — Сам подсунул, писарское семя, чтоб других опозорить, проигрыш вернуть. За это знаешь что...

И шаг в сторону, да как хряснет консисторского по лицу. Тот отлетел, из носа брызнула кровь, на Свинина сбоку, отпихнув кого-то, прыгнул Шинкарка, свалил, а Зуёк тем временем, рыча и матерясь, опять ринулся на Ивана, тот подсек его по ногам, тоже свалили. Удары, крик, треск, возня, свечи метались, гасли, но через несколько мгновений всё и кончилось: обоих сваленных прижимали к полу Шинкарка, Волк и трое из гостей. Но Зуёк, прижатый к полу даже мордой, всё равно дёргался, извивался, пытаясь укусить державшего голову, и, матюгаясь, грозил перебить всех, что они ещё пожалеют и что «тебе, вору, конец! Будешь корчиться у меня на шпаге! Мразь! Тварь!» А распростёртый лицом вниз Свинин от полного бессилия только по-звериному свирепо хрипел. Иван приказал отвести его в лавку.

— Связанным. Чтоб охолонул. Деньги у него выньте. Сколь проиграли-то, сосчитайте! Вернём. А этого, — показал на Зуйка, — за сарай.

В углу его двора, за сараем был глухой закуток: стена сарая, высокий задний забор, стена дома и забор впереди от дома к сараю с крепкой калиткой — сажени три на четыре, не больше. У дьякона там лежали дрова и всякий тележно-санный лом, а Иван определил быть в этом закутке вытрезвиловке — кидали туда шибко пьяных. Освободили от лома и дров — и кидали. Летом там буйно росли лопухи, чистотел, одуванчики, лебеда, и пьяные дрыхли на них как на перинах, случалось по полсуток кряду. Но сейчас стояла глубокая осень, холодище, была ночь, правда, лунная, всё видно, и Иван пошёл туда чуть ли не через час и ещё за калиткой услышал, как Зуёк там мечется из угла в угол и стучит зубами — в одном ведь кафтане заперли.

— Охолонул? — поинтересовался Иван, держа в правой руке его шпагу, а в левой ножны с перевязью.

Тот зарычал, вскинув вверх сжатые кулаки. Готов был разорвать, но боялся шпаги.

— Пшел вон, вор! Вор! Конец! Конец тебе! Убью-ю-ю! И притону твоему конец!

Задёргался, закружился как бешеный.

— Будешь лаяться?

— У-у-уйди-и-и, вор! У-у-убью-ю-ю!

И, выпучив безумные глаза, пошёл на поднятую шпагу.

Иван толкнул ногой сзади калитку, и мимо него проскочили Бельки. Теперь они защищали его ещё лютей, чем Арину. Прошептал:

— Ату!

И Зуёк был атакован сразу спереди и сзади: спереди псом, сзади гусем.

Поручик отскочил, закрутился, но они, подстрекаемые Каином, крутились ловчее, быстрее и кусали, клевали всё злее, всё больнее за ляжки, за икры. Тот уж прижался спиной к забору и, взвизгивая, сучил ногами, вскидывал их, а Бельки прыгали с боков, рвали полы кафтана, штаны. Тот пронзительно завыл, вовсе обезумев.

— Будя! Будя! — Отворив калитку, Иван велел Белькам идти.

Искусанный, исклёванный Зуёк обессиленно опустился у забора на землю, глядел ошалело, затравленно и больше не ругался, лишь громко, с клёкотом дышал.

— Ты Свинину друг? — спокойно спросил Иван.

Тот ничего не понимал.

— Свинину; друг, спрашиваю? — совсем добрым голосом переспросил Иван.

— Ну!

— Хороший друг?

— Ну!

— Во всех делах с ним заедино?

— Врёшь! Не было подменных карт, это...

— Я не про то. Я про шайку свининскую из евонных крестьян, что он посылает грабить по калужским дорогам.

У Зуйка глаза полезли из орбит и рот открылся, и он медленно, медленно пополз спиной по забору вверх — поднялся.

— Скажешь, не ведаешь?

Тот помотал головой.

— И на дыбе скажешь, что не ведал и не ведаешь, что те крестьяне всю добычу ему приносят. И что с картишками у вас уже тоже было — сказать где? Прямо счас, что ль, на дыбу-то или погодить, дать тебе подумать?

Тот опять мотал головой, глядя на Ивана уже так, словно в лунном свете перед ним был не он, а сам сверкающий белыми зубами чёрт.

— Ты это... Ты... чево?!

— А ты чего... орал?

Вложил шпагу в ножны и протянул Зуйку:

— Ладно. Ступай пока! Думай! Вроде ничего не было. И Свинину ни звука. Понял?

Тот согласно закивал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

 полдня остановил работу и сказал, что доделывать будут ночью, когда все уснут. Послал предупредить ближних будочников, чтобы не беспокоились, что они запалят тут в ночь смоляные бочки — будут завершать работу. Из брёвен и досок-то всё уже было сколочено, гора уже стояла: большущая, высотой сажени в четыре, широкая, с бортами, лестница с перильцами на неё в целую досочку, тоже широкая. И снегу уже набросали и внизу и наверху, на площадке — вся окрестная ребятня помогала, носила снег корзинами.