Ванька-ротный
Шрифт:
|И если у тебя есть силы бежать, ковылять или ползти к своим, поскорей подавайся. А то потеряешь много крови. А если сил нет, дожидайся, лежи. Перед рассветом не явишься ко времени, за тобой придут и унесут.
Добрался до своей траншеи, сделали тебе перевязку, наложили бинты, можешь передохнуть. Тут появляется снова страх, нет ли у тебя гангрены. Но это пройдет, когда тебя положат на носилки, поднимут из траншеи на поверхность земли. Ты снова будешь думать о пулях, снарядах и минах, которые немец пускает, чтобы славяне не забывали, где они находятся.
Но вот тебя дотащили до оврага, положили на землю, где ждешь ты повозку. По дороге в санбат повозка может попасть под обстрел.
Ты лежишь на повозке, смотришь в небо, а повозочный бросил поводья, отбежал подальше и залег в канаву. Он будет лежать там, пока не кончится обстрел. Со страхом бороться легче, когда ты на ногах, чем вот так лежать беспомощно и ждать, когда рядом рванет снаряд, и осколки веером ударят в тебя.
Хорошо, что ты не попал на телегу полкового обоза. Вон к тому мордастому, что с кнутом за голенищем и с рожей похожей на московского извозчика. Он тебя в канаву сковырнет. Валяйся там до утра, пока кто-то другой подберет. А сам налегке галопом уйдет пока немец пристреливает место.
Тебе повезло. Ты жив, ты дотянул до операционного стола. На тебе разрезали одежду, размотали бинты, раздели, обмыли, где нужно побрили и к столу привязали.
Не успели дать наркоз, а в небе немецкие самолеты. Врачи и сестры в "щели" ушли, а ты опять смотришь в потолок, остался один со своими мыслями, страхами и надеждами. Ты лежишь под белой простынею, а на тебя с потолка сыпется земля. Ты мысленно приготовился к смерти, а она не торопиться.
Страх на войне повсюду и везде. Все переживания можно назвать одним словом — страх. Тот, кто воевал, знает цену этому слову.
У того мордастого извозчика от страха на лоб полезли глаза. У него был не просто страх, а животный. Только у мальчишек несмышленышей в глазах больше любопытства, чем страха. Они смерти не видели, а когда ее не знаешь, чего ее бояться.
У замполита Сенкевича, когда он бежал из под Белого, бросив солдат, был специфический — панический страх, за свою жизнь и шкуру. Потом он пошел в гору. Вот как бывает. Страхи тоже бывают разные.
Я вот рассуждаю о страхе, а нужно бы к делу вспомнить старика нашего Березина. Он не испытывал страха, когда восемь тысяч солдат попали в плен к немцу под Белым. Он боялся, что его расстреляют. И поэтому, он прикрылся солдатской шинелью и ушел в сторону города и больше его никто не видел.
А на командном пункте штаба армии его поджидала машина с людьми из контрразведки. Им было поручено взять его и увести куда надо.
Страха не бывает, когда поддашь спиртного. Рязанцев в поддатом виде мог пойти и перелезть через немецкую проволоку.|
Мы вышли из нейтральной полосы. Впереди метрах в двадцати наша траншея.
— Что-то спина холодит! К утру наверно погода будет меняться! — сказал Рязанцев.
У меня под лопатками тоже озноб. Сзади нам вдогонку неслись немецкие трассирующие пули. Неприятное чувство, когда идешь и спиной чувствуешь свинец. По дороге в овраг можно было поговорить. Я спросил Рязанцева:
— Как ты думаешь? В чем собственно смысл ночных дозоров.
— Что они делают? Несут оборону или охраняют пехоту?
— Чего тут думать? Мне приказали, я их и поставил!
— Какую боевую задачу ты ставишь разведчику?
— За что он должен отвечать?
— Что он должен делать, если пойдут немцы?
— Что? Бежать будить пехоту или отбиваться в своей воронке? — допытывался я.
— Не знаю! В штабе, когда приказывали, я об этом не спрашивал.
На следующий день я взял с собой одного солдата и мы по заросшей кустами лощине отправились в штаб полка.
В блиндаже майора горела бензиновая горелка. Когда майор спал или работал, гильзу с фитилем не гасили.
Часовой пропустил меня в блиндаж. Майор сидел за столом и разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он отложил свою работу.
— Ты по делу ко мне?
Я стал рассказывать ему свои соображения.
— Если немцы сделают попытку перейти нейтральную зону, то нарвутся на наших ребят. Отойти назад разведчики не сумеют. Они лежат в мелких воронках или просто на голой земле, прикрываясь кустами. Их сразу всех перебьют. Раненые попадут к немцам в плен. Мне не понятно, где у нас проходит передовая? Может пехоту вывести из траншеи, а туда посадить наших ребят?
Майор молча посмотрел на меня. Возможно, он подумал, что я все сказал и пришел только по этому вопросу.
В это время майора потребовали к телефону. Пока он говорил, я вспомнил о Рязанцеве.
Это Федя молчалив и со всем согласен. Придет к майору, начнет говорить. Майор его перебьет и скажет:
— Знаем! Ладно, иди!
Рязанцев помнется и уйдет. А по дороге вспомнит, что про сапоги забыл спросить. Разговор с начальством выбивал у него мысли и пот на лбу. Вздохнет, махнет рукой. Ладно, в другой раз. К майору он потом не идет, посылает старшину. Федю от двух, трех фраз в жар и холод бросало.
Майор положил трубку и вернулся к столу.
— Как понимать все это? Кто обороняется? Стрелковые роты или разведчики? Ночью завяжется перестрелка. Наши пулеметчики дадут огонька в сторону немцев. Ведь они в темноте ударят по разведчикам.
— Что вы об этом думаете? — спросил я майора.
Майор молчал, а я продолжал:
— Может, я говорю не дело?
По-моему в Гражданскую войну выдвигали дозоры. Чапаев погиб, понадеявшись на них.
Какую боевую задачу я должен поставить разведчику? Иди, мол, браток полежи в нейтральной полосе до утра!