Ванька-ротный
Шрифт:
Я следил, куда полетят реактивные снаряды. Звук их я слышал не раз. Раза два бывал под разрывами снарядов. Снаряды летели к земле. Скорость полета у них гораздо ниже, чем у обычных пушечных.
Пушечный снаряд можно увидеть, когда болванка ударяет в землю. Гаубичные я несколько раз видел на излете, когда они пролетают над головой мимо тебя. А "Эрэсы" видно на взлете с лафета и на снижении, когда они падают в землю.
Вот они проревели над нами. Их цель была в какой-то сотне метров от нас. Удары один за другим слились в сплошной неистовый грохот.
Хорошо, когда наперед всё известно. Когда ты знаешь, что никого не ранит и не убьёт, что и ты останешься живой. А когда над крышей и над танками, которые обходили её, взметнулись огненные брызги и облака черного дыма, когда в узком пространстве между лесом загорелась летевшая к верху земля, места себе не найдёшь. Так и стоишь, как дурак, ничего не соображая.
Грохот взрывов вдруг оборвался, и зловещая тишина воцарилась кругом. Никакой тебе похоронной музыки, никаких слёз и всхлипов, ни малейшего звука, как будто ты и не на войне.
— Разрешите, товарищ гвардии капитан, в танках трофеи проверить! — услышал я сзади себя загробный голос кого-то из разведчиков. Кто-то вызвался, не долго думая, отправиться туда. Эта мысль вернула меня к тишине и к действительности.
— Да! Да! — подхватили остальные.
— Подходящий момент, товарищ капитан!
— А то потом будет поздно! Может, фрица живого добудем!
— Не торопись! — прохрипел я. Может, наши дадут ещё один залп! Мне ваши трупы не нужны! Мне нужны живые люди, а не бутылки со шнапсом. Через час разрешу. А сейчас ещё раз и не заикайтесь! Ясно?
— Ясно! — отозвался кто-то.
Густые облака дыма и языки пламени плясали над танками.
— Там пехота теперь по танкам шарит, — протянул кто-то.
— Какая пехота? Её теперь за шоссе ищи!
— Так танки горят! Все ценные вещи огнём испортит!
Я оглянулся вправо. Посмотрел быстро туда, где только что стояли два "Фердинанда". По ним залп не давали, а их и след простыл.
Немцы на танках теперь научились пятиться задом. Увидели реактивный залп, и — задом, задом, да и в кусты! Вот бы нам сейчас пару таких воротил! — подумал я. Можно было бы с разведкой до Витебска махнуть! Фронт открыт. А наши с пехотой топчутся на месте!
— Разрешите, товарищ гвардии капитан! Залпа больше не будет!
— Ладно, черт с вами и вашими трофеями! Идите! Отпускаю пять человек!
Когда примерно через час обратно вернулся сержант Сенченков, на роже его было выражение неудовольствия.
— Ты чего хмурый такой?
— А что, товарищ гвардии капитан! Просили вас сразу отпустить? Пришли к танкам, а там пехота и эти, из противотанкового дивизиона. Стрелять по танкам — снарядов нет, а трофеи собирать они первые.
— Как же они прошли туда? Я всё время стоял здесь, на передней позиции.
— Они кругом ползком обошли нас. Вот как обидно! На ногах трое суток, пленного взяли — без медалей и трофеев! Даже выпить нечего от такого огорчения! У старшины резервов нет, и теперь придется жить на сухую. А у ребят от такой неудачи душа болит. Хоть бы грамм по двести на брата — немного разговеться!
— Не надо так сильно переживать. Может, у старшины что и осталось. Ты мне лучше скажи, все люди оттуда вернулись?
— Остались двое. Хотели ещё в одном танке пошарить. Надежд никаких. Я сам все танки обшарил. Вот, кроме нескольких пачек сигарет ничего не нашли.
— Ну ладно, пойдём на ящики в ельник, а то скоро стемнеет.
Мы повернулись и пошли. По дороге нас нагнали те, оставленные двое.
— Ящик шнапса! Где взяли? — спросил, обернувшись к ним, Сенченков.
— Если, сержант, рассказать — не поверишь!
— Пол-ящика шнапса?
— Конечно!
— Ну и где?
— Обшарили мы всё. Нигде ничего. Славяне раньше нас всё обчистили. В танках всегда навалом трофеев. Не могли они быть пустыми. Я выругался и говорю "Хомуту", — нужно топать назад, а то искать будут.
— А кто такой "Хомут"? — спрашиваю я.
— Это он, товарищ капитан, Анохин.
— А почему же "Хомут"?
— Это кличка у него такая, секретная.
— Ну и ну!
— Идём уже к себе.
Решил оглянуться. Вижу, — солдат с ящиком идёт. Держит его двумя руками. Смотрю, — в сторону, в сторону и уходит от нас. Слышу, вроде бутылки в ящике побрякивают. У меня аж дух спёрло, душа дернулась, ноги задрожали. Как же так, уходит такая добыча. Включаю седьмой ржавый, аж в мозгах заскрипело. Нагибаюсь к "Хомуту" и шепчу ему на ухо, — Я бегом и выйду ему навстречу. А ты с дугой стороны, его сзади обходи. Забегаю вперед и останавливаюсь. Жду, пусть сам в упор подойдёт. Видимость небольшая. Дергаю затвор автомата и ору как будто часовой, — "Стой! Стрелять буду! Кто идёт? Хенде хох!".
— Свой я! Чего орёшь?
— Какой свой? Раз от немцев топаешь. Сказал, стрелять буду! Для солидности даже пустил вверх одну трассирующую.
— Почему один на ночь глядя шатаешься? Власовец? Перебежчик? Шпион, диверсант?
— Я с артдивизиона! Свой я!
— Какой ты свой? Прихвостень немецкий! Где твоя винтовка? Номер говори!
— Винтовка там. Около пушек на позиции.
— Мину в ящике тащишь! Артиллерию нашу взорвать хочешь?
— Бутылки с вином это.
— Врёшь, ползучий полицай! Сейчас отправлю в контрразведку. Там из тебя быстро правду выбьют.
— Да не шпион я.
— Давай одну бутылку! Я сейчас проверю, шнапс это или горючая смесь.
— Как я тебе дам? У меня две руки заняты, сам бери.
— Давай, браток, ящик подержу — говорит подошедший сзади Анохин.
— Солдат, не долго думая, передал ящик в протянутые руки, зацепил одну бутылку и передал мне её на пробу. Я взял бутылку левой рукой и, извиняясь, стал жать ему правую. Жму, трясу, говорю спасибо. Он руку тянет к себе, пытается оглянуться. А я держу его и тяну на себя. Когда он повернул голову в сторону ящика, а его и след простыл.