Ванька-ротный
Шрифт:
Здесь в окопах нас разыскал старшина. Он принес мешок с продуктами, а Валеев, как всегда, держал за спиной термос с горячей едой. Мы вышли в окопы раньше, чем у старшины похлебка была готова. Нам нужно было засветло понаблюдать немецкий передний край. И вот теперь пока хлебали, ели и снова курили, прошло не меньше чем два часа.
Кругом потемнело, и видимость пропала. Посмотреть вперед — впереди все серо и какой-то мутью размыто. Видно только пули искрятся и горят на подлете.
Старшина собрал свои вещички в мешок, Валеев хлопнул крышкой термоса и надел лямки за спину. И они подались назад.
— Ну что Федя? Наверно и нам пора идти? Я кивнул головой в сторону немцев и ребята нехотя поднялись. Мы вылезли из окопов и лениво, во весь рост, тронулись в перед. У них задание подобраться к краю обрыва и пролежать там до утра. С рассветом они должны вернуться назад. Нужно посмотреть и послушать, что делается ночью в немецкой траншее. По самому ли краю обрыва проходит она?
К утру, разведчики возвращаются и докладывают: — В одном месте на дне оврага стоит небольшая группа деревьев. Белые заснеженные стволы и покрытые белым инеем ветви сливаются с окружающей овражной местностью. На той стороне по самой кромке оврага проходит немецкая траншея в полный профиль.
Вот собственно всё, что мы на сегодняшний день знаем о немецкой обороне и их переднем крае. Мы покидаем стрелковые ячейки и возвращаемся к себе в овраг.
У нас с Рязанцевым небольшой отдельный блиндаж с деревянными нарами, примятой соломой и немецкими вшами. В углу небольшой столик стоит и вдоль стены широкая струганная лавка. Я кладу карту на стол, сажусь на лавку и рассматриваю участок обороны немцев перед фронтом нашего полка.
Рязанцев лежит на нарах и пускает дым в потолок. Он не любитель разглядывать карту. Разные завитушки и пересекающиеся линии действуют на нервы ему. Карта, это, мол, дело твоё, капитан!
Я не настаиваю. Я знаю его склад души, характер и привычки. Сигарета погасла и он лежит, подложив руки под голову. Это мы с ним обсуждаем задачу и обобщаем данные о немецкой обороне. Он молчит. А мы вроде как бы мысленно обсуждаем план поиска на завтра.
— Говоришь, траншея по самому краю оврага идет?
— Идет!
— Немцы ночью ходят по траншее?
— Движения ночью нет!
— Ты хочешь сказать, что немцев в траншее не видно? Может, вообще их там нет?
— Есть! Вроде стреляют!
— Стрелять могут и из глубины обороны! И не везде, не по всей траншее сидят? У них солдат не хватает. Как ты думаешь?
— Тоже, так думаю!
— Траншею им рыли заранее саперные части. Рубеж заняли, а солдат на всю траншею могло и не хватить. У тебя возражения есть?
— Нету!
— Ты спишь, что ль? Или не желаешь говорить?
— Нет, я так!
— Ты будешь молчать! А я буду язык трепать?
— Я думаю капитан! А ты давай говори!
— Я тоже думаю, и хотел бы твое мнение знать. А то, что я не скажу? ты в ответ:
— Ну! Да! Конечно! И вроде так!
— Если у немцев солдат не хватает, они могут заминировать часть траншеи. Ты с ребятами сунешься туда и попадешь на мины.
— Это так! — позевывая, отвечает Рязанцев.
Я встаю из-за стола. Моему терпению больше нет пределу. Я выхожу в проход блиндажа и велю часовому позвать мне старшину Тимофеича.
— Скажи ему, что по срочному делу!
Федя по-прежнему лежит на нарах и смотрит в потолок. Я понимаю, у него сейчас на душе тревога и сомнения. Он знает, что ему завтра предстоит идти в немецкую траншею. А это дело не простое! Я знаю по себе. Иногда нападает такая тоска, что от нее некуда деться и не хочется разговаривать.
По его ответам я чувствую, что у него именно такая пора.
В блиндаже появляется старшина.
— У тебя новые маскхалаты в запасе есть? — спрашиваю я.
— Есть! Товарищ гвардии капитан! С десяток абсолютно новых наберется.
— Ты вот что Тимофеич! Нужно в санроте достать штук шесть солдатских одеял. Обшить их с двух сторон чистыми простынями. Лестницу нужно заранее подготовить. Сделаешь из жердей и кругом обмотаешь бинтами. Лестница должна быть легкой и прочной. Высота — метров пять, дня через два она должна быть готова. Изготовишь ее, под навесом у себя, ее держи. Как только нужна будет, от меня получишь команду. Одеяла завтра к вечеру доставишь сюда. Мобилизуй на эту работу новеньких. А сержанта Павлова и его напарника не трогай, они завтра вместе с нами пойдут. Все ясно?
— Можно идти? — спрашивает старшина.
Я молча киваю головой в сторону Феди и пальцами показываю, что мол, нужно полфляжки водки сюда принести.
На поясе у старшины болтается обшитая сукном немецкая фляжка. Я трогаю ее и провожу пальцем по середине ее.
— Ты бы нас с Федей покормил, что ли! Я проголодался что-то ныне!
Тимофеич понимающе кивает головой, поворачивается и выходит наружу.
Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.
Через некоторое время старшина возвращается, ставит на стол налитые котелки, кладет нарезанный хлеб, сало на закуску и стучит по краю стола своей неизменной железной кружкой.
— Извините, товарищ капитан, ничего другого готового нету!
— Я вижу, старшина у тебя спиртное на поясе во фляжке болтается.
— Да так, самая малость. Валеев спрятал, а я в телеге нашел.
Я подмаргиваю старшине и киваю головой в сторону Феди.
— Федя слазь! Хватит валяться! Тимофеич опохмелиться маленько нашел.
— Слазь! Тебе душу поправить надо для пользы дела.
Федя охает, вздыхает, поднимает голову, переваливается через борт, (нары у немцев с небольшим бортом, чтобы на пол не падала солома) спускает ноги на пол и нехотя подходит к столу. На лице у него страдание и невыносимая мука. Старшина наливает полкружки, я двигаю ее к краю стола, он смотрит на нее, как змей на лягушку.
— Давай не задерживай!
Он как бы нехотя протягивает к кружке руку и запрокинув голову одним глотком опрокидывает ее. Вздохнув облегченно и привалившись к стене, он запивает из котелка, который на столе с водой стоит. Потом берет кусок хлеба и сала, держит его в руке и посматривает на меня. Я киваю головой Тимофеичу и тот наливает Феди еще порцию. После этого мы с Тимофеичем выпиваем и оставляем Рязанцеву на третий глоток. У Феди глаза глядят веселей, но он делает вид, что стесняется.