Ванька Тепляшин
Шрифт:
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке.
— А? — спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
— Ко мне! — закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его… Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел «произвол» и бросился на Ваньку.
…Ваньку им не удалось сцапать… Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю
— Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
— На кой черт ты связался-то с ним? — никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
— Он мать не пустил.
— Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
— Не надо, мы счас домой поедем.
— Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклонность. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике… Сказал даже так:
— Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколько хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама будет приходить к тебе…
— Нет, — сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать униженно просила этого красноглазого… — Нет. Что вы!
— Но я же не выпишу тебя!
— Я из окна выпрыгну… В пижаме убегу ночью.
— Ну-у — огорченно сказал Сергей Николаевич. — Зря ты.
— Ничего, — Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора… жалко, что он огорчился. — А вы найдете кого-нибудь еще с язвой… У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
— Не в этом дело. Зря ты, Иван.
— Нет, — Ваньке становилось все легче и легче. — Не обижайтесь на меня.
— Ну, что ж… — Сергей Николаевич все же очень расстроился. — Так держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься…
— Нет. Решено.
Ванька помчался в палату — собрать кой-какие свои вещички. В палате его стали наперебой ругать:
— Дурак! Ты бы пошел…
— Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич довел бы тебя до конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
— Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
— Надо человеком быть, — с каким-то мстительным
— Ясно, ясно… Зря порешь горячку-то, зря.
— Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
— Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
— Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все — никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь… Неужели трудно догадаться?
— Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, — опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
— Ботинки эти? Твои?
— Мои.
— Не долечился и едешь…
— Дома долечусь.
— До-ома! Дома долечисся…
— Будь здоров, Иван Петров! — сказал Ванька.
— Сам будь здоров. Попросил бы врача-то… может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор — на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил — хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
— Будь здоров! — сказал Ванька. — Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул — все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
— Не плачь, — сказал Ванька матери. — Чего ты?
— Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, — сказала мать свою горькую думу. — Из ФЗУ тада тоже…
— Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
— Много так сделаешь — не просить-то!
— Ну… и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
— Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию — побегай-ка за имя, да не попроси… Много соберешь?
— Ладно, ладно… — мать никогда не переговорить. — Как там, дома-то?
— Ничо. У себя-то будешь долеживать?
— Та-а… не знаю, — сказал Ванька. — Мне уже лучше.
Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.