Варфоломеевская ночь
Шрифт:
Читатель уже знает, как и кем была организована Варфоломеевская ночь, еще раньше он наверняка был знаком с другими материалами на эту тему, быть может даже, первоисточниками; теперь он прочел об этом в моем труде. Что же думают по этому поводу историки — как современники, так и нынешние исследователи той далекой эпохи? Все сходятся в одном: акцией руководили Екатерина Медичи и Гизы. Что же руководило королевой-матерью? Только ли чисто религиозные мотивы, ведь доподлинно известно, что она была равнодушна к религии? Но любила свое семейство! Хотя и не всех одинаково. И, судорожно цепляясь за власть, устраняла любыми путями врагов — всех тех, кто мешал ее сыновьям и сеял смуту в королевстве. Хотя то были новые
Екатерина Медичи пыталась покончить навсегда с внутреннем»! гражданской войной в государстве. Следовательно, мотивы ее поведения были чисто политическими, а не религиозными, кик она сама всем старалась показать и как пишут об этом некоторые исследователи. Однако она не смогла предвидеть фактического размаха бойни, но уж коли так случилось, то надо было настроить умы против Гизов, их обвинить в содеянном. Этой мыслью, в общем-то, и руководствовалась она в самом начале, когда дала согласие на устранение протестантских главарей, имея при этом в виду, что, мстя за них, гугеноты уничтожат и Гизов.
Но, как бы там ни было, а вина все же лежала на ней и, лелея материнские планы на будущее, она не могла не отдавать себе в этом отчета.
Испытывала ли она угрызения совести за содеянное? Спустя несколько лет — может быть. Но не сейчас. А в ночь на святого Варфоломея? Испугалась ли она? Было такое. Оба, — она и ее сын Анжу, — гуляя этой ночью по парку Тюильри, вдруг ужаснулись задуманному, будто пелена спала с их глаз, и устрашились того, что затеяли. Словно вернулась вдруг трезвость рассудка, которая покинула их, едва стало известно о неудавшемся покушении на адмирала — тонкий расчет мадам де Немур. И, встрепенувшись, побежали оба к Лувру и послали офицера к Гизу, чтобы тот оставил мысль о покушении на Колиньи… Да было уже поздно. А когда все началось, то она даже была рада тому, что офицер опоздал, ибо живо представила себе, что случилось бы, если бы эти озверевшие, ничем и никем уже не управляемые парижане пошли на ее дворец.
На следующий день после Варфоломеевской ночи она в окружении толпы фрейлин вышла во двор Лувра, и они все вместе со смехом предавались созерцанию мужских половых органов у обнаженных трупов. Потом, решив проверить соответствие оных у дворян и простых горожан, которые грудами лежали на набережной, они отправились туда.
В эти дни она была в упоении от самой себя. Она утешилась — и это было главное: нет больше адмирала, нет мятежных подданных, а значит, ликвидирована опасность внутренней и внешней франко-испанской войны. Но, женщина расчетливая и дальновидная, она все же не сумела предвидеть того, что ее деяние обернется против нее же самой. Мало того, что ее осудили иностранные государи и самые просвещенные умы, она еще и нажила себе лютых и непримиримых врагов в лице гугенотов, с которыми совсем недавно заключила мир и которых так подло обманула, использовав для этой цели родную дочь Маргариту. Последняя утром вбежала к королю и прямо с порога бросила в лицо ему и своей матери:
— Убийцы! Во что вы превратили мою свадьбу! Вы воспользовались мною как приманкой, чтобы заманить в Париж Генриха Наваррского и его гугенотов, а потом всех их безжалостно перебить! Моя свадьба была на крови! Вы знали это и использовали меня как игрушку, как вещь, нужную вам для низменных целей! Бог не простит вам!..
— Замолчи, дура! — крикнул Карл.
— Ты сам дурак! — закричала она ему. — Несчастный психопат! Что ты сделал с Парижем? Выгляни в окно и полюбуйся на дело рук своих! Ты превратил город в кладбище! Ты — король кладбища, убийц и мертвых!
— Не твое дело, убирайся отсюда! — воскликнула Екатерина.
Вся в слезах от негодования, Маргарита выбежала вон.
Что касается Елизаветы, супруги Карла IX, то, по свидетельству Брантома, ей доложили о кровавых событиях только утром, после пробуждения, когда она пожелала узнать причину необычного шума во дворце и за его пределами. И хотя все историки в один голос утверждают, что она была склонна к Реформации и покровительствовала гугенотам, то тут, как уверяет Брантом, она лишь выразила крайнее удивление и поинтересовалась, известно ли ее супругу о том, что творится. А когда ей сообщили, что не только известно, но он самолично принял решение об избиении гугенотов, она лишь спросила, кто пыли те люди, которые подговорили ее мужа на такую акцию, и принялась неистово молиться о прощении ему Господом греха, ибо слыла весьма набожной католичкой.
Не данью ли восхищения красотой, кротостью, небывалой любовью к Карлу, несмотря на его многочисленные измены, чистотой и добропорядочностью Елизаветы навеяны Брантомом эти дифирамбы в ее адрес? И как быть при этом с теми мемуаристами и историографами тех времен, которые утверждают, что, едва началась резня, она ворвалась в кабинет к Карлу в сопровождении фрейлин и потребовала, чтобы он прекратил это немыслимое злодеяние? Правда, пишет Брантом, она не одобрила содеянного Карлом, но, тем не менее, всей душой желала изгнания из страны адмирала и его приспешников, ибо они сеяли смуту в королевстве, которым управлял ее супруг.
Кто здесь прав, кто нет — пусть о том судит читатель, ибо если в таком духе подходить к часто весьма противоречивым изложениям историками событий, то и вовсе опустятся руки.
Что же касается Генриха Гиза, то после Варфоломеевской ночи он приобрел среди народа и солдат такую славу неутомимого и бесстрашного борца за святую веру Христову, что его за глаза стали называть подлинным королем Парижа. Услышав это однажды, он самодовольно улыбнулся и повторил знаменитую фразу, которую восемь веков назад римский папа Захарий сказал Пипину Короткому, франкскому королю, первому из династии Каролингов, отцу Карла Великого, от которого, как считал Гиз, и ведет свое начало Лотарингский род: «Лучше именовать королем того, кто имеет власть, чем того, кто ее не имеет». Эти слова семнадцать лет спустя вспомнит Генрих III и прикажет убить Гиза…
Теперь протестанты совсем отдалились от королевского двора и позапирались в своих городах, которые не так-то легко было взять приступом, даже подойдя к их стенам с целой армией.
Одним из таких городов и была Ла-Рошель. Сюда стеклось большое количество гугенотов, уцелевших после избиения, здесь они заперлись и отсюда стали просить помощи у Елизаветы Английской. И вот тут Екатерина не на шутку перепугалась: это была беда, которой не ждали. Новая внешняя война! И снова внутренняя, четвертая по счету, ибо Варфоломеевская ночь принесла плоды, обратные тем, о которых думалось Екатерине Медичи: гугеноты озлобились и угрожали двору из своей твердыни. Если англичане высадятся в Гиени, они завоюют пол-Франции. Она просто не успеет собрать войска, да и негде будет их взять, она озлобила против себя всю Европу. Где она возьмет тогда вторую Жанну Д'Арк?
И тогда она посоветовала королю искать примирения с гугенотами. Тут же были посланы вестники во все провинции с письмами о том, что король глубоко раскаивается в содеянном, что уже примерно наказал зачинщиков, казнив некоторых, а других, отправив в изгнание, и что он хочет мира в королевстве, а потому просит гугенотов жить с правительством в дружбе и выражает надежду, что Ла-Рошель откроет ворота своему новому губернатору Бирону, которого он, исполненный самых миролюбивых намерений, и отсылает с целью утихомирить буйные головы и обеспечить мир и согласие в королевстве отныне и на века.