Варфоломеевская ярмарка
Шрифт:
Уинуайф. Увы, я теперь уже сбит со следа.
Куорлос. Как так?
Уинуайф. Оттеснен каким-то братцем из Бенбери, который явился сюда и, по слухам, уже все там захватил в свои руки.
Куорлос. А как его зовут? Я, когда был в Оксфорде, знал немало этих бенберийцев.
Уинуайф. Мистер Литлуит нам это скажет.
Литлуит. Сию минуту, сэр!
– Уин, мой дружок, уйди на часок! А если мистер Варфоломей Коукс или его дядька - этакий маленький старикашка придут за документом, пошли их ко мне.
Миссис Литлуит уходит. Ну, так что вы говорили, господа?
Уинуайф. Как зовут почтенного старца, о котором вы сообщили, - ну, этого, из Бенбери?
Литлуит. Ребби Бизи, сэр; он больше чем старец, он пророк, сэр.
Куорлос.
Литлуит. Да, был булочником, но теперь у него появились видения и откровения, и он оставил свое прежнее ремесло.
Куорлос. Да, помню, помню. Он уверяет, будто сделал это из-за угрызений совести: ведь его булочки пирожные служили угощением на свадьбах, на майских праздниках, когда танцуют моррис [25] , словом, на всяких мирских сборищах и увеселениях. Его подлинно христианское имя - Ревнитель.
25
Моррис - национальный английский танец с пантомимой, пользовавшийся большой популярностью.
Литлуит. Да, сэр, именно так - Ревнитель.
Уинуайф. Как! Да разве есть такое имя?
Литлуит. О, у них у всех такие имена, сэр! Он был за мою Уин "поручителем" - ведь слова "крестный отец" они не признают - и назвал ее "Винуискупающая". А вы, вероятно, полагали, что ее полное имя Уинфред, не правда ли?
Уинуайф. Да, признаться, я так думал,
Литлуит. Он счел бы себя окаянным нечестивцем, если бы дал ей такое имя.
Куорлос. Ну конечно: у одной леди в иссиня-белом туго накрахмаленном чепце было такое же имя. О, это лицемерный гад! Я его хорошо знаю. У него вся вера на роже, а не в сердце; он постоянно возмущается, призывает к исправлению нравов и порицает тщеславие. Это просто полоумный, который разыгрывает из себя избранника божьего. Хорошие дела за ним водятся. Он довел до разорения одного лавочника здесь, в Ньюгейте: тот доверил ему все свои средства и стал таким же очумелым, утверждает, что всегда пребывает в состоянии младенческой невинности. Древних он осмеивает, наук не признает; единственный его догмат - "откровение". Если с годами он и набрался кое-какого разума, то это сводится на нет его врожденным невежеством. Лучше с ним не связывайтесь: это нахальнейший и отвратительнейший субъект, уверяю вас!
Входит миссис Литлуит и Уосп.
А это кто такой?
Уосп. Извините меня, джентльмены! Мое вам почтение! Пошли вам бог доброго утра! Мистер Литлуйт, дельце у меня к вам; это самое свидетельство готово?
Литлуит. Готово, конечно! Вот оно, мистер Хемфри.
Уосп. Вот это хорошо. Только не беспокойтесь разворачивать и читать его: это напрасный труд. Я ведь человек неученый и толку в писании не понимаю, ей-богу! Так что сложите его и дайте мне. Я верю вам на слово. Сколько вам за это следует?
Литлуит. Мы об этом после поговорим, мистер Хемфри.
Уосп. Ну нет уж: теперь или никогда, любезнейший стряпчий. Откладывать не в моих правилах.
Литлуит. Дорогая моя Уин, скажи Соломону, чтобы он принес мне маленькую черную шкатулку из кабинета.
Уосп. И поскорее, сударыня, уж я прошу вас! Я ведь занят по горло!
Миссис Литлуит уходит.
Так скажите, сколько вам за это следует, уважаемый мистер Литлуит?
Литлуит. Да ведь вы же знаете цену, мистер Нампс.
Уосп. Это я-то знаю? Ничего я не знаю! Что вы это такое говорите? Я сейчас спешу, сэр, и ничего не знаю и знать не хочу. Конечно, если рассудить, так выходит, что я кое-что знаю не хуже других. Словом, вот вам марка [26] за работу и восемь пенсов за шкатулку; кабы я принес свою, я бы сэкономил на этом деле два пенса. Ну ладно уж. Вот вам все четырнадцать шиллингов. Но, боже милосердный, как долго нет вашей женушки! Что ж это ваш клерк Соломон, мистер стряпчий, прости мне господи? Уж не грешным, ли делом он там...
26
Марка - старинная монета (первоначально мера веса определенного количества серебра) стоимостью примерно в тринадцать шиллингов.
Литлуит. Славно сказано, ей-богу! Не беспокойтесь, Соломон всему время знает.
Уосп. Фу ты, батюшки! Нет, уж, с вашего разрешения, мне такие штуки не по душе: это что-то мерзопакостное, грязное и поганое, уж простите меня. (Отходит в сторону.)
Уинуайф. Вы слышите? Что это он так расшумелся, а? Джон Литлуит! Что он, собственно, из себя представляет?
Куорлос. Какой-нибудь мастер по части кошельков на ярмарке.
Литлуит. Не впадайте в ошибку, мистер Куорлос! Смею вас уверить, этот человек заменяет своему хозяину обе руки.
Куорлос. Ну да! Чтобы натягивать чулки и сапоги по утрам.
Литлуит. Сэр, если вы хотите подразнить его, то дразните осторожно, с оглядкой; как только он сообразит, что над ним насмехаются, он тотчас же набросится на вас. Это ужасно строптивый старикан! Недаром ведь его прозвали осой.
Куорлос. Прелестное насекомое. Я о нем очень высокого мнения.
Уосп. Дюжина болячек на ваш треклятый ящик! И на того, кто его сколотил, и на того; кто его купил, и на ту, что за ним пошла, и на все ваши уловки, каверзы и дела! Посмотрите-ка, сэр!
Литлуит. А что, добрейший мистер Оса?
Уосп. Если уж я оса, то вы шершень. Растуды вас! Придержите язык. Вы думаете, я не знаю, кто вы такой? Отец ваш был аптекарем и продавал клистирные трубки, обжуливая покупателей. Я уж знаю. Ах, растуды ее! Вот она идет наконец, женушка-то ваша!
Входит миссис Литлуит со шкатулкой.
Ничего! Я ей покажу, хотя она и хороша с этой своей бархатной драченой на голове.
Литлуит. Да будьте же вежливы, мистер Нампс!
Уосп. Ну, а если я не желаю быть вежливым, что тогда? Кто меня заставит быть вежливым? Уж не вы ли?
Литлуит. Ну, вот наконец шкатулка.
Уосп. Еще раз повторяю: дюжина болячек на вашу проклятую шкатулку! Пусть ваша женушка в нее мочится, когда ей захочется! Сэр, я хотел бы, чтобы вы меня поняли и эти джентльмены тоже, с вашего позволения.
Уинуайф. Мы рады вас слушать, сэр!
Уосп. Я имею человека на попечении, джентльмены!
Литлуит. Они прекрасно понимают это, сэр.
Уосп. Простите меня, сэр, но тут уж ни они, ни вы понять меня не в силах. Вы - осел. Моему молодому хозяину сейчас уже пора остепениться и жениться; и все заботы о нем теперь легли на меня. Учителя у него все были дураки: только и делали, что слонялись вместе с ним по всей округе, выпрашивая у его арендаторов разные угощения, и почти вконец его испортили. Он ничему не научился. Только и умеет, что распевать "Трам-там-там" да "Мегги-Мегги" и прочие глупости. Я не решаюсь оставлять его одного из опасения, что он наберется всяких дрянных песенок и будет их потом повторять за ужином, а то и во время молитвы. Стоит ему только завидеть на улице какого-нибудь возчика, если только меня около него на тот час не будет, так уж его не оттащить: все переймет, особенно песенки, и всю ночь будет их насвистывать, даже во сне. Голова у него набита всяким вздором. Я принужден был на то время, что отлучился, оставить его на попечении порядочной женщины. Она жена мирового судьи и дворянка, и вдобавок еще приходится ему сестрой! Но мало ли что может случиться с юношей, оставленным на попечении женщины! Джентльмены, вы его не знаете. Вы его даже представить себе не можете: ему всего только девятнадцать лет, а он уже на голову выше любого из вас, благослови его бог.