Вариант 19
Шрифт:
— Бог с вами, Катя. Меня уже так давно скребет, что все коготки затупились. А вы, значит, занервничали? А с виду совершенно незаметно. Что-то конкретное? Или из-за видений нашего юного друга? Полагаю, даже его дару свойственно иногда ошибаться. Заверяю вас, бордовой мебели в этом доме действительно нет. Я сейчас у полковника Рихтера уточнял. Он практически ежедневно на переговорах присутствует, — Макаров ткнул папиросой вверх.
— Ну, хорошо. Вы мне уж и огня дайте, что ли?
Макаров чиркнул спичкой. Катя выпустила облачко
— Алексей Осипович, у меня к вам нескромная просьба. Не поделитесь тем, что у вас в правом кармане галифе? У вас еще и наган есть — вполне надежный револьвер, вам хватит. Честное слово, я ни в главнокомандующего, ни в этого кошака революции, палить не собираюсь. А мне с железкой намного спокойнее будет.
Подполковник улыбнулся:
— Отдаю должное вашей наблюдательности, но вынужден просьбу отклонить. Если вы обратили внимание, вас охраняют отборные чины контрразведки. Снаружи все оцеплено. У большевичков под боком два десятка пулеметов. Вы и нам нужны, и им. Есть кому вас защищать. Кроме того, отстреливаться из окон из карманного браунинга смешно. Я, конечно, не подвергаю сомнению точность вашей руки и глаза, но…
— Понятно. Я, собственно, и не надеялась.
— Катя, вам страшно? Я думал, вы совершенно непробиваемая дама. Зачем пошли? Вполне могли остаться на квартире.
— Я, Алексей Осипович, человек испорченный и не очень честный. Но товарищей бросать — это уж вовсе свинство. Я мальчика сюда привела, хочу, чтобы он отсюда и вышел, целым и невредимым.
— Куда вы его дальше поведете, Катя? — едва слышно спросил подполковник. — Туда, к себе? Я не спрашиваю куда, но все-таки. Неужели он так уникален?
— Фу, Алексей Осипович, за кого вы меня принимаете? Я детей не похищаю. Ему бы где-нибудь тихонько пристроиться. Жить мирно, солнышку радоваться. В монастырях, знаете ли, тоже не сахар.
Макаров глянул как-то странно и пробормотал:
— Солнышко — это хорошо. Но едва ли о пасторальной жизни речь идет. Ценный ваш Прот. Не отпустят. Такие перспективы мальчику открывают. Впрочем, что я вам объясняю.
— Черт его знает. Возможно, мальчику у вас лучше будет. К самостоятельной жизни он не слишком приспособлен. Ему бы ему самому решить. Но для начала недурно было бы сегодняшний день пережить.
Подполковник затянулся папиросой и задумчиво сказал:
— Чудовищное вы существо, Екатерина Георгиевна. Даже не знаю, что меня в большее замешательство вводит: вульгарность и циничность ваши безмерные или глаза чудные, искренние. Почему вам верить хочется? И что я в романтизм ударился, старый дурак?
Катя хмыкнула:
— Может, вы и дурак, но уж точно не старый. Муж мой едва ли младше вас был. Устали вы, отдохнуть нужно. Давеча, вместо того чтобы меня гомеопатическими дозами коньяка потчевать, выставили бы милягу-поручика
Подполковник изумленно приподнял бровь.
Катя фыркнула:
— Да правильно вы все поняли, Алексей Осипович. Я действительно девица циничная, прямолинейная. Ладно, не будем рассусоливать.
Катя отошла к своим. И кто за язык тянул? Заигрываешь, как … панельная. Тьфу!
По лестнице звонко затренькали шпоры — спустился туго стянутый ремнями мужчина. Придерживая кривую шашку, громко спросил:
— Колдуном кто у вас тут будет? Товарищ Троцкий ждет.
Прот медленно встал. Подполковник сочувственно похлопал его по плечу:
— Ну, с богом. Не волнуйся. Всё обойдется.
Катя сделала знак Витке — сопровождающие, на выход.
— Что-то мелковат колдун, — удивился мужчина на лестнице. — Из лилипутов? В цирке откопали, ваше благородие?
— Вас препроводить мальчика прислали? — холодно поинтересовался Макаров. — Вот и провожайте. Товарищ Троцкий вполне осведомлен, кого именно приглашает.
— А эти… гражданки куда? У нас все здоровы, не хвораем. Нам сестрицы без надобности. Или барышни по другой части служат?
— Это кто барышня? — ласково спросила Катя. — Я? Ты, товарищ, язык-то попридержи. Мы сюда не напрашивались, работы и так полно. Мальчик несовершеннолетний, болезненный. Ты ему лекарство дашь, если что? Нас ваши военные секреты не интересуют. И ваш вождь не шибко интригует. Мы привычные, мы под дверью подождем. Если опасаетесь, можете на нас какую пулеметку наставить. Аники-воины, блин.
Военный хохотнул:
— Да ты, сестрица, смотрю, из бедовых. Даром, что накрахмалена. Поднимайтесь, на лестнице подождете. Но чтоб носа внутрь не совать. Оторвем.
Поднялись по мраморной широкой лестнице. Площадка третьего этажа была залита солнечным светом. У высоких дверей стояло двое часовых — кожаные с ног до головы, в руках наганы.
— Здесь ждите, — военный кивнул на стул у подоконника. — И чтоб тихо.
— Нет, песни орать начнем, — огрызнулась Катя и обняла Прота. — Ну, не мандражируешь?
— Чего ж, — мальчик попытался улыбнутся. — Вы правильно сказали, насчет вечности. Кому она нужна?
Катя успела разглядеть прихожую, несколько вешалок — на одной сиротливо болталась папаха и черный зонт. Вдоль стены стояли кресла. Слава богу, в тусклой желтой обивке. Донесся обрывок громкой фразы. Прот вошел, дверь за мальчиком закрылась, один из часовых сделал многозначительный шаг, загораживая проход собственным телом. Стукнули каблуки зеркально начищенных сапог.
Прямо ставка Гитлера какая-то. Катя почесала бровь. В ставке фюрера ей побывать не довелось, но "кожаные" вели себя точь-в-точь как киношные эсесовцы. Экая показуха. Даже наганы новенькие, вороненые, точно вчера со склада. Театральщина.