Вариант "Ангола"
Шрифт:
Вейхштейн еще спал, так что я оставил его пропуск на прикроватной тумбочке – он-то все про режим знает, авось и без моих подсказок разберется.
Завернул хлеб и сало в тряпицу, сунул в карман, вытянул из мешка молоток, и отправился на прогулку.
На базу я возвращался под вечер.
Небо, как и утром, было все таким же серым, затянутым непроницаемыми тучами, сеющими мелким нудным дождиком. Но настроение у меня было замечательным.
Целый день я бродил
Я усмехнулся. Вот здорово было бы, перед тем, как отправляться за алмазами в Анголу, мимоходом открыть месторождение золота!
Впрочем, настроение у меня было хорошим вовсе не из-за удачной прогулки и сделанных находок. Нет – гуляя по ложбинкам, отыскивая в жухлой ржавой траве редкие капли алых перезревших ягод, поднимаясь на округлые, мягких очертаний сопки, дыша воздухом, пахнущим солью и йодом, здесь, в полной первозданной тишине, нарушаемой лишь звуком моих шагов, я вдруг испытал острое, кристально-чистое ощущение полноты жизни. Это не объяснить словами – но в тот момент я понял, что тысячами тончайших нитей связан с этой незнакомой, но прекрасной землей, о которой я до этого момента только в книжках читал. И точно такими же нитями я связан с родной мне Москвой и незнакомой Казанью, со Свердловском и Томском, где остались родители лейтенанта Вейхштейна, и где капитан Лукин с красными от недосыпа глазами встречает и провожает самолеты, а повариха Надежда ссорится с механиком Семеном, с сибирскими городами, где мы делали пересадки… Со всей нашей огромной, бескрайней страной, на самой восточной оконечности которой я сейчас нахожусь.
С моей Родиной.
…Вейхштейн сидел на кровати, завернувшись в одеяло, и клевал носом. Услышав, как хлопнула дверь, он встрепенулся.
– А, это ты…
– Угу. Славно погулял, кстати…
Вид лейтенанта меня насторожил.
– Да что-то я совсем раскиселился…, – сказал лейтенант. – Даже к врачу сходил.
– И что?
– Да ничего… Говорит, что это временное – вроде как не все люди сразу к здешнему климату привыкают.
Я пожал плечами – никаких особых неудобств не чувствовал, климат как климат. Оставалось только порадоваться особенностям моего организма, позволявшим так легко приспособиться к местным условиям. Правда, я сразу же помрачнел – вспомнилось, что жару я переношу очень даже скверно. Даже в Москве летом мне часто бывает не по себе, а уж в Анголе-то, поди, будет пожарче… М-да, так что еще неизвестно, кто больше готов к путешествию…
– В столовую ходил? – спросил я.
Вейхштейн покачал головой.
– Утром только. Компоту выпил, и все. Не хочется…
Я сходил в столовую, преподнес поварихе камушек ("ой, какой красивый!"), взял ужин сухим пайком – пяток вареных картофелин, соль, хлеб, пара вареных яиц, две кружки неизменного компота – и отнес в барак, пообещав кружки непременно вернуть, ибо "они считанные".
Лейтенант сначала отнекивался, но потом поел, причем не без удовольствия. Я, признаться, не отставал – аппетит во время прогулки нагулял отменный.
А потом стало уже совсем темно, и мы завалились спать.
Утром следующего дня события разворачивались стремительно.
Едва мы умылись и позавтракали – лейтенант уже совсем оклемался – как к нам подошла девушка-сержант, и сообщила ("распоряжение майора Варшавского!"), что должна препроводить нас в местный дом культуры, где состоится совещание.
Мы, естественно, возражать не стали, и проследовали за провожатой в дом культуры – то самое экстравагантное светло-розовое здание с белыми колоннами.
Вейхштейна сразу увели куда-то, а меня препроводили к столу, за которым сидели двое военных: один наголо бритый, плотно сбитый, в трещащем на плечах кителе, второй – сухощавый, в очках в тонкой металлической оправе. Бритый коротким и энергичным жестом указал на стул – мол, присаживайтесь.
– Значит так, товарищ Вершинин, – заговорил бритый, назвавшийся майором Грищенко. – Прежде всего, хотим вам сообщить, что сведения, с которыми вас ознакомил в Москве товарищ Стерлигов, не совсем соответствуют действительности.
– То есть?
– Положение несколько более серьезное, чем вы считаете… да и чем нам хотелось бы. Сообщать все сразу было нельзя. Конечно, мы вам полностью доверяем, – при этих словах взгляд майора скользнул куда-то в сторону, – но сбрасывать со счетов вероятность утечки информации мы тоже не могли.
Я кивнул. Все это не слишком хорошо пахло, но… Наверное, у них были основания так считать. В конце концов, им виднее.
– У нас есть все основания полагать, что на нашем ангольском объекте сложилась очень серьезная ситуация…
– Да, майор Стерлигов сообщил, что Иннокентий Евгеньевич очень плох…
Военный посмотрел на меня так, что у меня пропало всякое желание его перебивать.
– Очень плох, да. Вероятнее всего, он уже скончался, как это ни печально. Хуже всего другое – похоже, само существование объекта находится под угрозой. Из-за болезни Прохорова и… происшествия… да, происшествия с тамошним сотрудником НКВД объект практически обезглавлен. И мы, откровенно говоря, вообще не уверены в том, что объект еще функционирует. Скажите, какой круг задач обрисовал вам Стерлигов?
– Обеспечить консервацию прииска и оценить остаточные возможности участка, – отбарабанил я.
– Угу, – майор мелко покивал. – Верно… Только это не все. Вам и товарищу из наркомата, Вейхштейну, предстоит в первую очередь принять руководство прииском. Подчеркиваю – не только консервацией, но всем прииском. Конечно, приоритет будет у товарища Вейхштейна – вы будете ему подчиняться. Надеюсь, объяснять причины этого вам не нужно?
– Не нужно, – я мотнул головой.
Похоже, прозвучало это не совсем убедительно.