Вариант "Ангола"
Шрифт:
Все заросли бородами, как разбойники. Только несколько человек продолжали бриться, в том числе комиссар. Мы с Вершининым тоже решили обрасти, но с разным успехом. Сашка культивировал у себя солидную мужицкую бороду, которую я тут же окрестил "геологической", а вот у меня, как у татарина, росли только какие-то дурацкие клочки. Один на подбородке, один на верхней губе, по одному на каждой щеке. Я не сдавался и все ждал, когда же все вырастет нормально – но видно, не судьба была мне заполучить бороду лопатой. Честно говоря, я сам себе напоминал какого-то юродивого. Сашка меня подбадривал и предлагал поделиться.
– Давай, – говорит, – я своей отстригу, и тебе приклеим в тех местах, где голо? Только вот как с цветом быть?
У
Шутили мы в то время мало… да и вообще мало что могли делать. Даже в каюте одновременно были редко: постоянно то один, то другой находились наверху. У рубки были натянуты два тента, под которыми, если потесниться, могли укрыться человек пятнадцать. Передавая друг другу очки, мы выходили наружу и пытались уловить разгоряченной кожей порывы теплого ветра, освежиться забортной водой.
Примерно на пятнадцатый день похода Гусаров вдруг развил бурную деятельность. Хотя нет, все началось даже раньше. На следующий день после того, как мы поймали черепаху, был праздник Нептуна в честь перехода экватора. Те, кто миновал его впервые, должны были проходить посвящение. Таковых у нас набралась почти вся команда: раньше в этих широтах побывал только сам Гусаров и еще пара человек, в том числе, как ни удивительно, кок Фащанов. Командиру рядиться в Нептуна было негоже – он чинно наблюдал за действом с мостика. Комиссар, Глушко и я тоже участвовать не стали, потому как несолидно командному составу баловаться, как детишкам. Однако остальные моряки с радостью приняли участие в процессе поклонения жуткому зеленобородому чудищу с сиплым голосом. Я даже не понял сначала, кто это такой – оказалось, боцман Новиков. Дочку его изображал Фащанов с грудями из мисок, а жену – укутанный в простыню Крылов, командир моторной группы. Увы, повеселиться как следует у людей сил не хватило: Нептун загадал пару загадок и "окрестил" каждого новичка, макая головой в установленную на палубе бадью.
Однако даже такое немудреное развлечение подняло людям настроение. Гусаров (а может быть, Смышляков) это подметил и решил ковать железо, пока горячо. Он объявил, что отныне каждый должен будет за день приготовить какое-то выступление, которое представит вечером, когда большая часть экипажа соберется после ужина на палубе. Неважно, что – лишь бы развлечь товарищей. Спеть пару песен, рассказать забавную историю, разыграть сценку, прочитать стихи, поведать о чем-то познавательном. И тут первым делом командир насел на нас с Вершининым.
– Помните, вы меня спрашивали об обязанностях? Так вот, хочу назначить вас обоих главными массовиками-затейниками. Справитесь?
Мы с Сашкой, конечно, были слегка ошарашены. Хотя выступать перед аудиторией с докладами мне было не привыкать – сколько раз я это делал, пока учился, да и собирался ведь стать преподавателем. Только о чем говорить?
– Я слышал, вы специалист по языкам? – спросил Гусаров. – Сколько знаете?
Мне пришлось задуматься – туго соображалось на жаре.
– Ну… английский, немецкий, как говорится, в совершенстве. Итальянский и испанский так, плохонько. Ну и португальский.
– Этого хватит, я думаю. Устройте матросам небольшие курсы. Немецкий пригодится, язык врага надо знать. Англичане у нас сейчас союзники, тоже неплохо бы знать хотя бы, как поздороваться: впрочем, в Датч-Харборе, думаю, азам многие и так научились. А какие там у нас в Анголе колонизаторы подвизались?
– Португальцы.
– Значит, в португальском тоже просветите. А вот вы, товарищ Вершинин…
Гусаров задумался, но Сашка сам нашел, чем сможет порадовать людей.
– Я им истории про подводные лодки буду рассказывать. В подробностях – надолго хватит. Если закончатся – продолжу про путешествия и приключения. Жюль Верн, Обручев, Беляев, Толстой… Может, товарищи матросы не читали.
– Не знаю, как матросы, а я послушаю с удовольствием! – с удовлетворением заключил Гусаров. – Никого из этих писателей не читал. Толстого пытался осилить, "Войну и мир", но как там начались письма на французском, так я и загрустил.
– Это не тот Толстой, товарищ капитан-лейтенант, – мягко поправил Вершинин. – Вы о Льве Николаевиче говорите, а я об Алексее. "Аэлита", "Гиперболоид инженера Гарина"…
– А… Ну… тоже полезно будет… гм, узнать, – смутился Гусаров.
Так и начались наши публичные выступления. Лично мне казалось, что матросам гораздо больше понравилось слушать Сашку, тем более, что рассказывал он живо, красочно, не упуская интересных подробностей и в то же время не растекаясь слишком мыслию по древу. Я-то с какого-то перепугу попытался дать сначала грамматику немецкого, вещь очень запутанную и сложную для осознания, тем более, на слух. Понял, что сглупил, на следующем "занятии" извинился и начал все заново. Обиходные фразы, вроде "danke schon" (спасибо (нем.) – авт.), "guten tag" (добрый день (нем.) – авт.), "gehen sie schlaffen" (идите спать (нем.) – авт.) или крылатые выражения типа "Da ist der Hund begraben" (вот где собака зарыта (нем.) – авт.) и "Geben sie mir bitte etwas kopek zum fruhstuck" (Подайте, пожалуйста, несколько копеек на завтрак! (нем.) – авт.) Ипполита Матвеевича Воробьянинова, как мне кажется, имели успех. По крайней мере, я потом не раз слышал, как люди повторяли их друг другу. Почему-то слова из других языков понравились уже меньше – возможно, потому что к тому времени развлечение людям приелось, и они перестали на него реагировать так же живо, как и в начале.
О литературе мы частенько разговаривали с Вершининым тет-а-тет, в порядке повышения уровня образованности друг друга. Это оказалось той самой важной точкой соприкосновения, которая сплачивает двух совершенно разных людей, превращая их в друзей. Началось все с одной фразы из "Гамлета", всплывшей после второго собрания на лодке. Вечером в тот день Вершинин стал допытываться у меня, насколько пессимистично я гляжу на весь наш поход.
– Что тут скажешь? – отрешенно ответил я, глядя в чернильную тьму каюты, не нарушаемую ни малейшим огоньком. – Ты попробуй вслух перечислить, чего нам предстоит "свершить", и в каких обстоятельствах. Дальше уже и слова не нужны. Не в сказке, чай.
– Да уж, – протянул Сашка. – Просто шекспировская трагедия. Конец – молчание.
– The rest is silence, – повторил я на языке автора. Видимо, чтобы уйти он нерадостной темы, Вершинин перевел разговор на другое. Слово за слово, он выпытал, много ли я читал Шекспира на английском, и как мне нравится больше – перевод или оригинал?
– Как тебе сказать… С одной стороны, все мысли автора точно дойдут до читателя, если они пишут и читают на одном языке. С другой стороны, есть очень талантливые переводчики, а сам Шекспир пишет ярко, образно и для перевода удобно. Так и так хорошо, наверное. Человек, совершенно не знающий английского, сможет как следует понять этого великого писателя достаточно хорошо.
– А какое произведение у него лучшее? Я, грешным делом, кроме "Гамлета" на самом деле ничего и не прочел. Собирался, собирался, да так и не собрался.
– Да ты что? – я чуть было не подскочил на диванчике. – Значит, ни "Двенадцатой ночи", ни "Венецианского купца", ни "Короля Лира"? Не говоря уже про "Тита Андрония"?
В тот раз нам не спалось, и я как следует "отомстил" Сашке за его увлекательный рассказ о подводной лодке "Пионер" из романа "Тайна двух океанов". Разом пересказать сюжет двух пьес – мне кажется, неплохо!